— Ты что, рехнулась?! — насмешливо выкрикнула Ксения, надменно кривя красивые губы и прищуривая глаза. — Она меня вызывает! Гляньте, девки, на нее! Научись сперва работать, а потом уж вызывай. Это тебе не травку щипать на свекле, тут попотеть придется.
— А на свекле не потеют разве? — заметила Галя.
— Потеют, да не так, — сказала Рыбалкина. — Научишься работать, тогда — пожалуйста, а пока я не принимаю твоего вызова.
— Неправильно, Ксения, — увещевающе сказал Свиридов. — Раз тебя вызывают, обязана принять. Колхозное сознание должна ты иметь.
— А я что — совсем несознательная, по-вашему? Плохо работаю? Вам надо обязательно бумагу составить и подписать ее да начальству показать. Пускай без всякого соревнования догоняет… а бумаг подписывать не стану с такими неумехами. Вы смотрели, как они до обеда работали? — обратилась Рыбалкина к Свиридову. — Ага! Не смотрели, не поинтересовались. А я смотрела. За ними еще машину посылать надо, огрехи докашивать.
Правда, огрехи были! Не справлялась Лена с лошадьми. То оводы их донимают, то сама она вожжи потянет не туда, куда надо, и лошади сбиваются в сторону. Но Свиридов все же взял Галю и Лену под защиту.
— Это, Ксения, не причина, — мягко, примирительно проговорил он. — Огрехи, наверно, и у тебя случаются, хотя, конечно, поменьше, ты поопытней. Но соревнование затем ведь и устраивается, чтобы подтягивать дружка дружку и чтобы огрехов не было. Вот и научи их, подтяни!
Ксения опять скривила свои румяные губы:
— Нет уж! Они вызывают, а я их учи! Нехай сами учатся…
Неожиданно и странно выступил бригадир Мурашкин.
— Зачем это дружка с дружкой наперегонки? — говорил он своим тонким дребезжащим голосом. — Бега у нас или спортивные игры? У нас уборочная кампания, и пускай каждый по силе-способности… А начнем состязаться, — неминуче вражда пойдет… либо которые и красоваться будут: я, мол, больше и лучше тебя исделал. Нам же не вражда и не красованье нужны в труде нашем, а дружелюбность и полюбовное согласие… Потому что война идет с фашистами… и мы все должны как один!
После такого выступления Ксению и совсем уж невозможно было урезонить, а Свиридов только руками развел. Он стал было объяснять, что Антон Прокофьевич совсем неверно понимает социалистическое соревнование, но люди зашумели:
— Довольно, Дмитрий Ульяныч!
— Перерыв кончился!
— Работать пора!
— И без вызова можно потягаться в любой работе…
Собрание пришлось закрыть.
По пути к лобогрейке Лена подтрунивала:
— Молодец Ксюша, что отбрила тебя… а то ты настырно в передовые активистки рвешься.
— Не одну меня отбрила, а и тебя, милая Аленушка, — усмехнулась Галя. — Огрехи-то у нас с тобой по твоей милости. Не умеешь ты с лошадьми управляться.
— Чего же с ними сделаешь, если они от оводов этих бешеными становятся! — оправдывалась Лена. — Посади тебя — и ты с ними не сладишь.
— Может, и не слажу, — согласилась Галя. — Я тебе сочувствую. Ты вот что, — озабоченно продолжала она, беря подругу под руку, — давай не ссориться. Лучше подумаем, как нам с тобой оставить с носом гордячку эту. Надо обязательно доказать, что мы умеем не хуже ее работать.
— Докажешь ей! — неуверенно сказала Лена. — Она третье лето на лобогрейке. А мы с тобой без году неделя.
— Все равно докажем, если захотим.
— Я не против, — согласилась вдруг Лена. — Но лошади! Они меня замучили, Галечка, ничего я с ними не сделаю, пока такая погода стоит.
— Управимся и с лошадьми. Тут главное — желание наше с тобой.
В этот день Галя отстала от Ксении почти на целый гектар. На второй — немного поменьше. Это огорчало ее чуть не до слез. Хотелось не только не отставать, а и перегнать. Но было ясно: даже догнать Ксению можно лишь удлинением рабочего времени, потому что Галя действительно не умела еще так проворно работать, как работала Рыбалкина, а Лена по-прежнему не управлялась с лошадьми, и позади оставались огрехи, хотя и не столько, сколько в первый день. Особенно плохо получалось на поворотах. Нередко приходилось снова заезжать и подкашивать.
Галя ругалась.
— Ленка! — кричала она истошным голосом. — Ты что, окосела? Или спишь на ходу? Куда тебя леший несет?
— А чего я с ними сделаю? — ворчала Лена. — Лезут черт-те куда. Возьми сама и правь!
Лошади действительно плохо слушались Лену, особенно мухортый, идущий возле ржи. Он то и дело рвал на ходу колосья. Лена в наказание изо всей силы стегала его ременным кнутом. Конь шарахался в сторону: получался огрех.