Ершов знал об этом — и теперь, чтобы веселее было идти, спросил:
— Поди, скучаешь по Ксюше-то?
Иван негромко ответил:
— По такой девке нельзя не скучать!
— Стало быть, любовь у вас с ней?
— Да с ее-то стороны не знаю… скрытная она какая-то… а я — да!
— Провожала она тебя?
— Провожала, конечно.
— Плакала?
— Крепилась: слезинка навернется, а она ее смахнет и улыбается. Ты, говорит, смотри там, на чужой стороне не загуляй. В шутку, понятно. А я говорю: обязательно загуляю! Тоже шутил.
— Нехорошо шутил, — сказал Ершов.
— Да после я и сам жалел… — помолчав, самокритично добавил Иван. — Я как Иван-дурак в сказке: на свадьбе плачу, на похоронах — шучу и смеюсь. Похоже, не зря меня Иваном окрестили.
— С дороги не написал ей ни разу? — спросил Ершов, не обратив внимания на самокритичные излияния земляка.
— А чего писать?
— Чудак! Написал бы: люблю тебя, Ксюша, и тому подобное. Ведь ты ни разу не говорил ей, что любишь?
— Да зачем говорить? Не глупая же она… Без объяснений должна понять…
Лес кончился лишь во втором часу ночи. На опушке сделали привал на полчаса и, построившись по четверо в ряд, двинулись дальше и опять вольным, нестроевым шагом. Ожидали, что дадут ужин, но оказалось, что он не был приготовлен, кухня проехала дальше. Пошли без ужина. В поле идти было веселей, хотя пыль из-под ног заструилась куда гуще, чем в лесу. Над головой сияло яркими большими звездами темное бездонное небо. И тишина в поле была необыкновенная: ни звука кругом, только слышно нестройное шарканье сапог.
Скоро Ершов различил, что по обеим сторонам стоит некошеная рожь. «У нас, наверно, уборку вот-вот начнут, мы южней здешних мест. А тут и не думают, она еще зеленовата». Сорвал на ходу колосок, стал вылущивать на ладонь зерна, потом попробовал на зуб: совсем мягкие.
— Здесь позднее наших хлеба вызревают, — сказал он, ни к кому не обращаясь, жуя мягкие сладкие зернышки.
— Эге ж! — неожиданно отозвался Кузьма, тоже что-то жуя.
— Ты чего жуешь? — спросил Ершов. — Либо НЗ?
— Ни. НЗы нельзя без команды… упреждали же. Зернышки жую, — ответил Кузьма.
Ершов только теперь догадался, почему Кузьма иногда делал шаг в сторону, отставал немного, а потом догонял: колоски рвал. Иван по-прежнему держался рядом: при последнем перестроении, по выходе из леса, он самовольно поменялся местами с одним красноармейцем, чтобы быть вместе с Ершовым. Впотьмах Миронов не заметил этого, а, возможно, если бы и заметил, не стал бы возражать.
Высоко в небе, незримые, летели самолеты, прерывисто гудя моторами. Подошли к какой-то деревне, смутно черневшей впотьмах. На краю, против одной избы, стоял колодезный журавль, длинным шестом упиравшийся в небо, мирно сиявшее звездами. Деревню миновали, не заходя в нее.
Вскоре привели их на картофельные огороды — в готовую неглубокую траншею. Начинало светать. Было приказано: каждому бойцу немедленно отрыть себе в траншее окоп-ячейку в стене, обращенной к западу. Расположиться шагах в десяти — пятнадцати друг от друга.
Миронов сходил куда-то и принес шесть больших лопат. Собрав все отделение, сообщил:
— Наш маршевый батальон прибыл на пополнение пехотного полка. Мы на левом берегу реки. Она недалеко отсюда. Течет в ту сторону, — Миронов махнул рукой, куда течет река. — На правом — небольшой город. Между городом и рекой — луг. На нем пока немцев нет. Командир нашей роты — старший лейтенант Новиков. Командир взвода — лейтенант Снимщиков. Он приказал рыть побыстрей. Задача простая: создать неприступную оборону. Разойдись!
Бойцы поспешно разошлись и молча принялись за работу. Кузьма Скиба стал помогать Ершову.
— Ты копай себе, — сказал Ершов.
— Хочу с тобой, а то одному скушно и боязно.
— Спроси командира отделения: можно ли так? — посоветовал Ершов.
Миронов разрешил, и они быстро отрыли в ширину такой окоп, что в нем уместилось бы и трое. Затем начали углублять его. Пока работали — совсем уже развиднело. Стали заметны берега реки. Правый — обрывистый, поверх кое-где покрытый каким-то низким кудрявым кустарником, похоже, ивняком. За лугом на той стороне, по отложине холма, лепились одноэтажные и двухэтажные домишки. Больше одноэтажные. На вершине холма белели церковь и колокольня, поодаль от них — серая пожарная каланча. Справа над рекой — деревянный мост. А позади наших окопов, метрах в трехстах, на небольшом возвышении, — избы, дворы под почерневшими соломенными крышами. Из некоторых труб струились сизые дымки. Изредка от деревни доносились протяжные петушиные голоса. Но они не нарушали общей стоявшей кругом тишины, а как бы лишь подчеркивали ее. Не верилось, что это настоящий фронт, что они на передовой линии, тем более что на правом берегу реки — ни окопов, ни орудий, ни людей. Обыкновенный мирный луг.