К Ершову и Скибе подошел солдат, назвавшийся Черновым. На нем была повидавшая виды гимнастерка, выгоревшая на солнце и откровенно нуждавшаяся в стирке. На отворотах воротника ее темнели следы двух кубиков. Лицо Чернова заросло каштановым волосом, усы так уже отросли, что на концах начали завиваться в хмелевидные колечки. А в карих глазах — не то грусть, не то задумчивость.
Поздоровавшись, Чернов спросил Ершова:
— Тебя как звать?
Прибывших на пополнение разместили вперемежку с кадровыми, к числу последних относился и Чернов. И теперь, видать, ему хотелось поближе познакомиться с вновь прибывшими.
— Ершов.
— А имя отчество?
— Алексей, а батьку Василием звали, — ответил Ершов.
— Алексей Васильич, стало быть. А тебя как кличут? — обратился Чернов к Скибе.
— Кузьма Петрович Скиба.
— Здо́рово! — слегка усмехнулся Чернов. — Оказывается, мы все — тезки!
Ершов кивнул на Скибу:
— Имена у нас разные! Какой же он мне тезка?
— Но мне он тезка по отчеству. Моего батьку Петром звали. А тебе я — тезка по имени.
Ершов с улыбкой согласился:
— Если так, то конечно.
— Чем вы тут занимаетесь? — спросил Чернов.
— Копаем, — ответил Ершов. — Углубить вот надо.
— Стоит ли? — сказал Чернов — Окопы то у нас временные. Лучше отдохните. Вы ведь с марша.
Отвалив лопатой груду глины, Ершов легко выбросил ее на бруствер.
— Как понимать — временные? — спросил он.
— А так, — сказал Чернов. — Еще денек, другой — и фашист попрет нас отсюда. Так подсказывает мне мой личный опыт. От самой границы пятимся задом наперед.
Он присел на один из трех небольших серых камней-валунов, лежавших у стены траншеи, вынул из кармана брюк замасленный кисет, когда-то бывший, видать, голубым.
— Давай покурим, Алексей Васильич!
Ершов поставил лопату к стене окопа, сел рядом, предложив Скибе тоже отдохнуть.
— Та я же некурящий, — отозвался Кузьма.
Однако, поставив лопату, тоже вышел в траншею и присел.
Чернов пустил ноздрями две густые струи дыма, раздумчиво сказал:
— Не умеем мы воевать. Оно конечно, у немцев и танков, и самолетов, и людей больше… Но разве в этом только дело?
Ершов настороженно покосился на Чернова:
— А в чем же?
— Маневренность нужна. А мы по старинке: пуля — дура, штык — молодец! «Вперед! В атаку!» И в лоб, напрямую! Так можно было с турками драться, Измаил брать штурмом, когда не было ни пулеметов, ни минометов, ни танков. Из-за нашего недопонимания нынешней войны немец и гонит нас. Мы в лоб, а он — с фланга, а то и вовсе окружение организует. Почему не мы его на нашей земле окружаем, а он нас? Возьмем к примеру вот этот городишко. Мы на подступах к нему с неделю держались. А немец видит, что напрямую нас не сдвинуть, — с фланга зашел. А мы уж перепугались: «Окружение!» И ночью снялись да потихоньку, из-под носа немца, через городишко — сюда. Выходит, окружения-то и не было. Если бы окружение, то нам пришлось бы километров двадцать драпать, а мы и десятка не прошли. Маневренности у нас мало, а неповоротливости много. Вот и теперь: дан приказ создать крепкую оборону. По-моему, не оборону бы строить, а поскорей оружием, людьми пополниться да в наступление! Мы фашистам под этим городом кровь пустили как следует. Людьми они потеряли намного больше, чем мы, хотя и у нас потери порядочные. Но все же если не затягивать время, то можно бы их пугануть из города даже сегодня. Наверняка они не успели еще очухаться и восполнить потери… Я, друг, так иной раз думаю: если мы не научимся воевать, то фашисты догонят нас аж до Москвы. Вот тогда, может, мы все за ум возьмемся.
— Ну, это ты, Алексей Петрович, того! — с тревогой в голосе проговорил Ершов. — Как же это можно, чтоб до Москвы? Вроде бы ты на пораженца смахиваешь?
— Нет, я не пораженец, друг Ершов, нет! — с жаром возразил Чернов. — Мне самому страшно, когда подумаю об этом… Но я уверен, что мы раньше научимся…