Кузьма сдержанно засмеялся.
— Та це ж у них уборна там. Вин же по нужди ходыв, — бормотал он сквозь смех. — Вот те и сходыв до витру. Вин же, нимець, чистоплотный дюже, батько мени говорив. Эгешь, уборну сдилав де! Подале от окопов, шобы не воняло. Ну, мы не дамо им туда ходыти, нехай в окопах оправляются.
После убийства Ивана Тугоухова, которого за короткое время успел полюбить, Скиба сильно переменился, и миролюбие его основательно пошатнулось. Убийство Ивана он считал злым и несправедливым. Одно дело — в бою, а то как-то Крадучись, исподтишка. Поэтому намерение Ершова мстить за Ивана в принципе он не отвергал. А неохотно пошел с ним из боязни, как бы чего не вышло: передняя-то траншея совсем недалеко от немцев!
Поэтому же и к подстреленному Ершовым немцу он никакой жалости не испытывал, наоборот, его охватило чувство злорадства — чувство для него новое, которое ему в своей жизни не приходилось переживать.
Вдруг пулеметная струя резанула сбоку по брустверу, подняв легкую пыль, — резанула так близко, что чуть не задела локоть правой руки Кузьмы, и он мгновенно нырнул вниз.
Ершов сказал:
— Заметили, гадюки! — И, не сдержав любопытства, хотел высунуться из окопа.
Кузьма схватил его за полу гимнастерки и так потянул, что Ершов еле устоял на ногах.
— Куда тебя нелегкая несеть! — сердито заругался Кузьма. — Вин же пристрелит тебя, як Ивана. А мини волочь тоди и тебя и тыи винтовки.
Оба присели. Ершову вдруг по-страшному захотелось курить. Он сделал самокрутку, поджег ее спичкой. Дым разгонял обеими руками, чтобы фашисту не видно было, где они со Скибой сидят.
— Гарно ты шмякнув его, — с усмешкой проговорил Кузьма. — Аж вин так и сунулся носом в землю… и зад голый! Это ему за Ивана! В самый горячий момент прихватив ты него фашиста! Гарно! — повторил Кузьма и закрутил головой от удовольствия. — С голым задом явится вин к богу своему. Якой у них бог? Як у православных чи другой?
— Почти такой, — ответил Ершов. — У них тоже Христос.
— Христос же не вилив воевати, а воны воюють.
— Христос не велел, а люди после него почти две тысячи лет уже воюют. Тут, брат Кузьма, дело не в Христе и не в религии.
Стрелять больше не пришлось — не в кого было.
В свой окоп Ершов и Скиба вернулись к десяти утра, как было приказано командиром взвода. И вернулись вполне благополучно, хотя ползли обратно не впотьмах и по открытой местности. Снайперскую винтовку Ершов тотчас сдал Снимщикову, взял у него свою, рассказав, как ему удалось отправить на тот свет одного фашиста.
— Отлично, — сказал Снимщиков. — Хоть одним фашистом меньше, и то хорошо. На счету нашего взвода уже два убитых, пока стоим тут. И оба твои, Ершов. Доложу командиру роты и попрошу, чтоб за тобой закрепить снайперскую.
— Первого, по-моему, не я, — сказал Ершов. — Первого Чернов. А насчет снайперской — на время я не прочь, но насовсем — не надо. Мне бы пулемет. Начнутся бои, что я буду делать со снайперской? Я же пулеметчик.
— Насчет пулемета — не знаю, — сказал Снимщиков.
Но командир взвода знал: надо было поговорить с ротным и направить Ершова в пулеметную роту. Делать же этого не хотелось: жалко было расставаться с таким активным бойцом, как Ершов.
И, помолчав, он добавил:
— Пулеметный взвод у нас есть, но он укомплектован.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Часа в четыре пополудни Миронов предупредил:
— Командующий армией! Скажу «смирно» — в траншею и чтоб в струнку! А ты, Чернов, придержи язык. Командир роты приказал предупредить тебя.
И ушел. Но минуты две спустя раздалась негромкая команда снова появившегося Миронова:
— Смирно!
Ершов, Скиба и Чернов вошли в траншею.
— Здравствуйте, товарищи! — подойдя к ним, негромко произнес пожилой генерал с двумя звездочками на отворотах кителя. Голос у него был ядреный, басовитый, не соответствующий его сухощавой фигуре и невысокому росту.
Сзади за генералом теснились командир дивизии, командиры полка, батальонов и другие.
Вытянув руки по швам и глядя в худощавое, с глубокими впадинами лицо генерала, бойцы ответили дружной скороговоркой, как полагалось по уставу. Ершову всем своим обликом и внешним видом командарм показался чуточку похожим на Суворова, портрет которого запомнился ему по гравюре в толстой исторической книге из библиотеки помещика Шевлягина.
Командарм с улыбкой сказал:
— Вольно, товарищи красноармейцы! Какие дела у вас тут?
— В обороне сидим, товарищ командарм! — ответил Чернов.