— Хорошо это или плохо, что в обороне? Ведь до сих пор мы с вами больше отступали, а теперь остановились и… в обороне!
— Плохо, что в обороне, — опять за всех ответил Чернов.
Миронов, стоявший сбоку, немного поодаль от бойцов, весь побагровел, свирепо глядя на Чернова. Несмотря на предупреждение, этот разжалованный бывший лейтенант мелет генералу бог знает что!
Командарм тоже удивленно вскинул слегка голову, пристально, с интересом стал всматриваться в Чернова.
— Почему же плохо? Разве отступать лучше? — сурово спросил он.
— Наступать лучше, — убежденно и смело ответил Чернов. — Еще старик Клаузевиц писал, что «дух обороняющейся армии подобен кинжалу, ржавеющему в ножнах».
Командарм вдруг круто повернулся к командиру дивизии, тоже генералу с двумя звездочками, и, подняв короткий указательный палец свой, рокочущим басом, будто продолжая спор или недавний разговор назидательно сказал:
— Видали? Я разве не прав? Рядовой боец знает Клаузевица. — Лицо командарма засветилось довольной, веселой улыбкой. — Разве такую армию можно победить? Чтобы такую армию победить, надо всю ее уничтожить. Но это невозможно, пока жив народ. Культурный уровень нашей армии в десять раз выше гитлеровской.
Командир дивизии взял под козырек.
— Товарищ командующий, — сказал он, — это тот самый Чернов, о котором я вам докладывал. Бывший командир танка. Разжалованный.
— Лейтенант Чернов? — воскликнул командарм не то удивленно, не то обрадованно, ничуть не смутившись тем, что он офицера принял за рядового. — Наслышан о вас. Вы, очевидно, военное училище окончили, потому и Клаузевица знаете?
— Сталинградское танковое! — вытянувшись, ответил Чернов.
— А Клаузевица по ленинским работам? — спросил командарм.
— Самого читал, товарищ командующий. Но не в переводах, а на немецком языке.
— Вы или не запомнили, или неточно перевели, — усмехнулся командарм. — У Клаузевица: «Дух бездействующей армии», а не «обороняющейся». Бездействующая и обороняющаяся — не одно и то же. Вы правы, — обратился командующий к командиру, кивнув в сторону Чернова. — Его надо взять отсюда. Пусть пока при вашем штабе побудет… поможет вам пленных допрашивать. А дальше посмотрим. Вы прилично знаете немецкий? — снова обратился он к Чернову.
— Хуже чем посредственно, — сказал Чернов. — Вы же сами убедились. Клаузевица я исказил.
Командарм вдруг басовито засмеялся, сверкая сталью трех вставных верхних зубов.
— Ну, это вы, голубчик, бросьте! — сказал он сквозь смех. — Подозреваю, что Клаузевица вы перефразировали не без умысла. Уязвить хотели командарма, который все время отступал, а теперь рад, что в обороне сидит. Так ведь? — Командарм хитро прищурился, сняв фуражку и проводя ладонью по седеющему бобрику крупной продолговатой головы.
Стоявший все время на своем месте Миронов со страхом и жалостью посмотрел на Чернова. «Разгадал его командарм. Ой, что же теперь будет?» — подумал он.
А Чернов с какой-то отчаянностью в голосе выпалил:
— Так точно, товарищ командующий! Хотел уязвить!
Командарм перестал смеяться, надел фуражку, серьезно сказал:
— Благодарю за прямоту и откровенность, товарищ старший лейтенант!
— Рядовой я, товарищ командующий, — поправил Чернов командарма.
— Знаю, все знаю, — качнув головой, сказал командарм. — Но с этого дня вам будет присвоено звание старшего лейтенанта, товарищ Чернов… За то, что вы не растерялись, вынесли из горящего танка своего убитого водителя. Что касается Клаузевица, то к нему мы с вами должны относиться критически. Ну, хотя бы так, как относился Лев Николаевич Толстой. Надеюсь, «Войну и мир» читали?
— Так точно, читал.
— Так вот, там прусский генерал Пфуль выведен. Помните? Не кажется ли вам, что не столько Пфуля этого высмеял Лев Николаевич, сколько вообще военную теорию немцев, и в особенности теорию Клаузевица. Согласны?
— Такая мысль не приходила в голову, товарищ командующий, — сознался Чернов.
— Клаузевиц, конечно, не глупый был немец, — криво улыбнулся генерал, обращаясь теперь уже ко всем его сопровождавшим, беспорядочно сгрудившимся в траншее. — Однако, как и многие, не только его современники, а и последующие, смысла нашей первой Отечественной войны не уразумел или не захотел уразуметь. Клаузевиц же этот до того дописался, что будто Наполеона разгромили не мы, русские, а они, немцы! Смехотворно! И Клаузевицу, и Бисмарку, и Людендорфу, и Гинденбургу, и Гофману думалось, а теперь и Гитлеру думается, что они все гениальные полководцы, а немцы самый храбрый на всей земле народ! Нездоровое заблуждение вояк, которые желаемое принимают за сущее, за действительность! Русские прусских всегда бивали! — гулко возвысил голос командарм. — И в этой войне мы их обязательно побьем… и не только побьем, но и проучим как следует, чтобы у них навсегда отпала охота к войнам и грабежам. Мы отступали пока. Это временно. Не надо падать духом, товарищи! Красная Армия крепнет с каждым днем. В нее все больше вливается свежих сил из народа. Невзирая на потери, она растет морально, политически и количественно. Да, да! И количественно. Силы наши неисчислимы. Крепнет боевой дух армии. А главное — в ней вызревают и ширятся презрение и ненависть к новоявленным гуннам. В каждом бойце нашем закипает злоба к фашистам за убитых друзей, товарищей, родных. — Командарм вдруг пристально посмотрел на стоявших перед ним бойцов. — Кто из вас Ершов?