Тоболин отошел в сторону.
Свиридов встал, обвел взглядом собрание, покачал укоризненно головой:
— Вот до чего вы договорились и докричались, дорогие женщины и девушки! Ни за что ни про что обидели человека, и он теперь не хочет работать с вами. Разве же так можно! Но и вы тоже не правы, Сергей Владимирович. Из-за личной обиды бросаете ответственное дело… не хотите в уборке участвовать.
— В уборке я с удовольствием приму участие, но не, учетчиком. Пойду на молотилку или на веялку.
— Прошу слова! — крикнула Рыбалкина.
— Никакого слова! — решительно сказал Свиридов. — Этак мы тут до рассвета досидим. Прения прекращены, собрание считаю закрытым.
На другой день спозаранку были заново перемеряны все убранные площади. Оказалось, что работа Рыбалкиной и Половневой учтена правильно, что в целом бригада Мурашкина опередила бригаду Грязнова.
В обед о проверке сообщили обеим бригадам, а часа три спустя посреди еще не скошенных загонов бригады Мурашкина на невысоком холмике взвилось Красное знамя, прикрепленное к обструганному добела сосновому шесту. Шест оказался таким высоким, что Красное знамя видно было не только на загонах обеих полевых бригад, но и с линии железной дороги, и с грейдера. И люди, ехавшие или шедшие в район или из района, пассажиры поездов невольно смотрели на это полотнище, колеблемое ветерком, похожее на гигантский цвет ярко-красного мака, поднявшийся над золотистой равниной ржаного поля. Сочетание золотистых тонов спелого хлеба с победным рдяным цветом реющего над полем знамени радовало глаз, будило светлые надежды, хорошие думы о людях, которые самоотверженным трудом своим готовили победу над проклятыми фашистами.
По светлому ярко-голубому небу медленно плывут облака, словно льдины по весеннему разливу. В синем мареве видны крыши, трубы Даниловки, белеют старая церковь и колокольня, а справа, километрах в двух. — деревянный желтый вокзал, водонапорная башня, похожая на артиллерийский снаряд, поставленный стоймя, пирамидальные тополя, купы кустов белых акаций, будто застывшие. А дальше — шеренга убегающих в степь телеграфных столбов, становящихся все меньше и меньше, буквально величиной с карандаш, по мере приближения к линии горизонта. Мирная, тихая картина. И совсем рядом — оструганный бледно-желтый шест с Красным знаменем. Его, это знамя, люди завоевали тяжелейшим трудом.
«А я… какое я имею отношение к этому знамени? Ездил по загонам на буланой лошадке, замерял, вписывал в клеенчатую тетрадочку… Правда, и меня палило солнце, июльское беспощадное жаркое солнце, но… Тысячу раз права та тетка, которая в упор спросила: «А почему ты не на фронте, дорогой товарищ?» И касательно Гали Половневой я был неискренен и говорил не то, что надо. Просто лепетал, «затуманивал», как верно подметила девчонка с тонким голоском».
Вчера Свиридов упросил Тоболина поработать учетчиком еще хотя бы дня два, три. И вот не спеша поворачивает он саженку, ведя вслух счет. Запомнив число отмерянного, останавливается и невольно следит за лобогрейкой Гали. Лошади мотают головами, фыркают, отбиваются короткими хвостами от мух и оводов. Лена то и дело взмахивает длинным кнутом, но она не стегает им лошадей, а только щелкает в воздухе, как опытный пастух, и сухие щелчки кнута напоминают выстрелы мелкокалиберной винтовки. Лобогрейка громко трещит. За ней вьется пыль, и, как бы из пыли, падают наземь кучки срезанной ржи, сбрасываемой Галей. Адски трудная работа! Не женщине, не девушке выполнять бы ее.
«Взял бы и заменил! Ты же физкультурник и вообще довольно сильный мужик… Но это надо было сделать сразу… а теперь уже нельзя, неудобно… Еще громче начнут галдеть, что ты влюблен в Галю».
Недалеко Вера Плугова и Наташа Ершова вяжут снопы и складывают их в копны. С соломенными перевяслами в руках, они быстро, почти бегом, передвигаются от кучки к кучке, но все равно за лобогрейкой не поспевают. Снопы, связанные и сложенные в небольшие копны, долго не лежат на месте, — их, чуть не вслед за вязальщицами, забирают на телегу два пожилых колхозника и везут на ток, где днем и ночью гудит и стучит конная молотилка… Стук ее слышен на всех концах ржаного поля.
Страда! В этом году она особенная, трудная, беспокойная. Урожай сильный, а рабочих рук мало, машин не хватает, около половины тракторов МТС ушло на фронт.
К станции подходит товарный поезд, оживляя окрестность ритмичным грохотом колес. Много платформ, на них орудия, танки, накрытые серыми брезентами. Первые месяцы войны их возили прикрытыми, для сохранения «военной тайны». Пройдет год, и военные грузы — пушки, танки, пулеметы — все будут возить открыто, потому что где же набраться брезента!