— В сущности, ничего секретного тут нет, — Никитин слегка улыбнулся. — Это решение бюро обкома по твоему делу. Проведено опросом. Военкому я звонил, с парткомом и райкомом договорился. Так что на вполне законном основании идешь ты в ряды армии политбойцом. На фронт, конечно, сразу тебя не пошлют, поскольку ты необученный… впрочем, это воля военкома… устраивает тебя такой оборот?
— Безусловно! — обрадованно и взволнованно ответил Половнев. — Большое вам спасибо, Владимир Дмитриевич!
— Мне за что же! Тебе спасибо… ты идешь социалистическое отечество защищать. А я, как видишь, вот сижу… хотя не старик и не инвалид. Ну, да что о том толковать! Заявление написал? Оно, братец, нужно обязательно… мне ведь на слово поверили члены бюро.
— А как же! — поспешно ответил Половнев, совсем было забывший, что вчера условлено: он напишет и принесет заявление в бюро обкома с кратким изложением того, как и почему партком завода и райком не вняли его просьбе. — Весь вечер пропотел, — с улыбкой пояснил он, вынимая из бокового кармана пиджака лист бумаги, свернутый вчетверо.
— Подключим к постановлению, для истории, так сказать. — Насупив черные с небольшой извилинкой брови, Никитин деловито прикрепил скрепкой заявление Половнева к подлиннику протокола. — Ну что же, Григорий Петрович! — Он встал и шагнул к Григорию. — Бывай здоров! Прошу — пиши! Ты теперь мой крестник. О семье не тревожься, не оставим. А сейчас иди прямо к военкому. Пакет сдай ему лично.
И он крепко пожал Половневу руку.
…Приемная военкомата. Полно призванных и добровольцев, смутно маячивших в табачном дыму, как в тумане. Половнев с трудом протискался к двери кабинета, обшитой бежевым дерматином. Но едва взялся за скобку, раздались окрики:
— Куда лезешь!
— В очередь!
А кто-то из стоявших поблизости ухватил его сзади за полу пиджака.
Григорий на секунду задержался, приподнял вверх засургученный пакет, повернул его пятью красными крупными бляхами сургучных печатей так, чтобы всем было видно.
— Срочно! — громко сказал он, насильно оторвавшись от державшего его за полу пиджака.
За длинным столом с толстыми дубовыми ножками, накрытым ярким кумачом, — военком с черными густыми усами, в гимнастерке цвета хаки, с двумя бордовыми шпалами на отложном воротнике. Григорий хорошо знал его: видал на торжественных собраниях, праздничных демонстрациях. Рядом с военкомом — незнакомый Григорию военный помоложе, с чисто выбритым лицом. Слева от военкома — штатский со светлой бородкой, в очках, в сером пиджаке. Поодаль от стола — молодой человек лет двадцати трех, бритоголовый, в голубой рубашке, с засученными по локоть рукавами, в желтых полуботинках.
Григорий подошел к столу, положил перед военкомом пакет и свою бронь.
— Знаю, знаю, — кивнул военком, прочитав бумагу. — Идите на врачебную комиссию.
И дал Григорию талончик.
На выходе от военкома, почти у самых дверей, Григория остановил паровозный машинист Сидоров Константин Павлович — брюнет с крупным одутловатым лицом, приятель. Когда-то учились вместе. Обрадованно поздоровались. Они не виделись с лета сорокового года.
— Ты к военкому? — спросил Григорий.
— Был уже! — Сидоров нервно шевельнул широкими черными, почти сросшимися над переносьем бровями.
— Мобилизован или добровольно?
— Не мобилизуют. Бронированный! — скороговоркой сказал Сидоров и криво усмехнулся тонкими губами.
— А куда же бронь девал? — пытливо прищурившись, спросил Григорий, подозревая, что приятель какой-то хитростью задумал прорваться на фронт, как многие делали в эти тревожные дни.
Сидоров вроде бы смутился.
— Сдал военкому.
— А военком что же?
— Пройди, говорит, комиссию и вернись к нам, то есть к тройке этой. Посмотрим, дескать, что с тобой делать.
— Ну, а ты сказал, почему в армию хочешь?
— Сказал, что меня партком прислал… в качестве политбойца.
— Тебя действительно партком прислал? — Половнев все еще не понимал, как и почему Сидоров оказался в военкомате. — Ежели партком, так бронь ты должен был сдать.
— То-то и оно, что никто меня не посылал, — понизив голос, ответил Сидоров и невольно оглянулся: не услышал бы кто-нибудь.
— Да ты с ума спятил, Костя! — полуиспуганно проговорил Григорий. — Вернись сейчас же и признайся военкому… иначе влетит тебе.
— Нет… не пойду. Авось проскочу. Раз он бронь принял, значит, поверил. Теперь врачебную пройти бы.