Минут через тридцать Половнев и Сидоров прошли врачебную комиссию, они оба побывали еще в одной комнате. Там им объявили, где получить обмундирование, и сказали: послезавтра к одиннадцати утра быть на втором пути товарной станции. Куда их отправят — этого не объяснили, и приятели решили, что на фронт.
— Зачем, собственно, к военкому теперь? — говорил Сидоров. — К службе я годен, послезавтра отправят… о чем еще разговаривать?
Но Половнев сказал, что к военкому обязательно нужно зайти, если приказано. Дисциплина же! К ней теперь надо привыкать.
— Военком ведь помнит, что ты должен к нему вернуться.
У военкома Сидоров и двух минут не пробыл. Вышел, вернее, выскочил оттуда мрачнее тучи, багрово-темный, злой.
— Зря я тебя послушался! — бормотал он, подходя к Григорию. — В суматохе военком, может, и забыл бы обо мне…
— Что тебе сказали? — требовательно спросил Григорий.
— Напророчил ты, ну тебя к черту. Все по-твоему вышло. Но раз ты знал, что так может получиться, зачем же было подталкивать меня? «Дисциплина»! «Надо привыкать»! — передразнил Сидоров Половнева. — Вот и привыкай теперь один. Пошли отсюда!
Вышли во двор. Тут Сидоров немного успокоился и рассказал, что действительно военком сам или кому-то поручил… в общем, позвонили в партком.
— И военком приказал мне идти работать. Пожурил, конечно… и пообещал, что партком, дескать, разберется и вы-говорок мне припаяют… для первого раза… за нарушение трудовой дисциплины и за обман военного комиссара, начальника депо и так далее. Вот такие дела, Гриша! — мрачно закончил Сидоров. Помолчав немного, со вздохом предложил: — Пойдем выпьем с горя! И зачем я обратно к военкому пошел?
Половневу стало жалко приятеля.
— А ты не отчаивайся! — сказал он. — Сходи в райком, в горком партии. Попросись по-хорошему. А лучше иди прямо к Никитину.
И рассказал, как он сам добивался отправления в армию.
Пробираясь среди скопившихся во дворе мобилизованных и добровольцев, они натолкнулись на Володю Лубкова, сына соседа Половнева по квартире: Григорий жил в одном доме с редактором областного альманаха и был дружен с ним. Частенько ездили на Дон бирючка, судака, а то и стерлядь ловить, и, конечно, почти всегда с участием Володи. И теперь, увидев Половнева, Володя сильно обрадовался и звонким полумужским баском воскликнул:
— Здравствуйте, Григорий Петрович!
Половнев поздоровался с парнем за руку, остановился, познакомил с Володей Сидорова и спросил:
— Отца призвали?
— Нет, папу пока не призывают… Он сам ходил в военкомат, но его не приняли… по годам и по здоровью.
— А что же ты тут делаешь? Провожаешь кого-нибудь?
— Я — сам! — ответил Володя, смущенно переступая с ноги на ногу.
Половнев не понял:
— Чего — сам?
— На фронт иду! — густо краснея всем своим круглым и без того румяным лицом, почти торжественно произнес Володя. — Добровольцем, — заметив недоумение на лице Григория, поспешил он пояснить. — Я не один… нас тут много. Почти весь наш класс. Мы все твердо решили добиться, чтобы нас отправили.
Вид у Володи теперь уже был не смущенный, а бесшабашно-решительный.
Половнев окинул его вопросительным взглядом:
— А отец знает?
— Нет! — весело ответил Володя. — Пока не знает. И вы, дядя Гриша, не говорите ни ему, ни маме моей. После я сам скажу. А сейчас не надо. Очень прошу вас.
— Молод же ты, Володя! Тебе же, по-моему, и шестнадцати еще нет. Правда, парень ты рослый… но все же…
— Пятого мая шестнадцать исполнилось… паспорт уже выдали, — сказал Володя. — Я — крепкий, по росту и комплекции вполне могу быть бойцом.
— Крепкий-то крепкий… но несовершеннолетний, а несовершеннолетних в армию у нас не принимают.
— А Гайдар!
— Другое время было, Володенька!
— Время и теперь суровое настало, дядя Гриша, — многозначительно проговорил Володя. — Может, более суровое, чем гражданская война! И вы отлично понимаете это, дядя Гриша… Потому — и доброволец!
«Вот и поспорь с ним! Рассуждает как взрослый… Девятый класс! Видать, парень-то политически вполне подготовлен», — подумал Григорий и, удивленно расширив глаза, проговорил:
— Я — доброволец! Первый раз слышу! Зачем, собственно, мне добровольцем? Я — по партийной мобилизации.
— Не! Не по партийной! — Володя широко, белозубо улыбнулся своими мягкими, полными губами подростка. — Я-то знаю. Тетя Лиза по секрету моей маме говорила, а я нечаянно услыхал. Но тетя Лиза не против… она только боится за вас… Женщины все боятся. Даже плачут некоторые. Им трудно понять… у них сердце очень жалостливое.