Да, едущие в эшелоне прошли больше месяца лагерного сбора в вековом корабельном лесу. Погода почти все дни стояла замечательная, лишь два раза были крупные дожди с грозами.
По утрам, проснувшись, едва открыв глаза, Григорий видел бледные догоравшие звезды в сером просвете палатки и слышал протяжный бодрый голос дневального:
— Четвертая рота! Подъем!
Григорий быстро вскакивал и торопливо мчался в рядах бойцов на берег речки. Потом ученье, завтрак, снова ученье. И все это с одним тревожным чувством: «Там война, люди бьются, а я все еще тут!»
По утрам ежедневно он читал строю сводку Совинформбюро, доставляемую из штаба полка. Поначалу это делал политрук Андрианов Василий Поликарпович сам, потом поручил Половневу:
— Читай ты. Я не могу. Людям надо как-то объяснять, что-то говорить. А что говорить — не знаю! Нет у меня слов… Скорее бы на фронт! — заключил Андрианов.
«Скорее бы на фронт!» — вот они слова, которые точно выражали тревожное чувство, не покидавшее и Половнева и его товарищей.
Сводку Половнев читал перед строем похудевших, загорелых людей, одетых в старые, выцветшие гимнастерки, обутых в потерханные ботинки с обмотками (политруку Андрианову удалось достать для занятий поношенное обмундирование), людей, испытующе глядевших на него суровыми, требовательными глазами. В этих глаза закипали гнев и ненависть к фашистам, все более и более наглевшим, судя по сводкам. Наверное, каждый думал: «Будь я там, дела шли бы лучше!» Мысли наивные, даже смешные, но иначе думать люди не могли в те дни. И почти всякий раз после чтения и объяснений раздавались голоса:
— А нас всё учат! А воевать будем, когда война кончится?
«Кончится? Нет, она не может скоро кончиться!»
Григорий отлично уже понимал это не только по сводкам. Что война надолго — он угадывал по напряженности и характеру обучения. Он знал, как и чему обучать предписано свыше. Винтовка, штыковые приемы, пулемет, граната, противотанковая бутылка, окапыванье, ползанье по-пластунски, бешено быстрые перебежки — все это заставляло думать, что людей срочно готовят не к маршевым походам, а к упорным, тяжелым боям. Значит, высшее командование отнюдь не рассчитывает на скорую и легкую победу.
На небольшой станции Окружной железной дороги эшелон застрял надолго. Прибыли на эту станцию часов в семь утра. От места стоянки поезда была видна каменная громада столицы, золотисто сверкавшая на солнце стеклами окон многоэтажных домов, маячивших в легкой синеватой дымке. Стекла окон в большинстве домов были перечеркнуты крест-накрест полосками белой бумаги — страховка от воздушной волны бомбежек с воздуха! Многочисленные запасные пути по одну сторону были запружены воинскими эшелонами с людьми, орудиями, танками, тягачами, а по другую — платформами с оборудованием и станками: заводы отступали на восток. Были среди поездов и эшелоны с людьми — рабочими, едущими на Урал и за Урал, и красноармейцами, выведенными из строя, раненными в боях. Раненых тоже везли в глубь страны.
Григорий не однажды бывал в Москве, но до сих пор всегда встречался с нею лишь с подъезда Казанского вокзала. Теперь он видел ее как бы с черного хода товарной станции, и в этом деловом, трудовом виде она показалась ему не менее близкой, родной и понятной, чем в обличье праздничной шумной красоты своих улиц и площадей.