— Колхоз наш неплохой, — согласился Половнев. — Но моей заслуги мало в том… Это больше от председателя и бригадиров зависит. Главное же — народ у нас хороший, трудолюбивый… Ну, а в кузне что же! Ничего особенного… работаю, правда, не хуже, да и не особенно лучше других. Таких, как я, награждать, — наград у правительства не хватит. О другом догадываюсь, Матвей Матвеич… не награждать, а стружку с меня снимать позвали. С уборкой у нас неуправка… немного хуже прошлогоднего… Товарищ Демин однажды предупреждал, что с секретаря парторганизации теперь спрос будет строже, чем с председателя колхоза. А я проморгал кое в чем… Насчет уборки в дела встрял поздновато.
— За уборку-то все-таки скорей Демина к ответу бы потянули, а не тебя…
— Да что гадать! Там скажут зачем. До города как добраться, вот задача, — сказал Половнев.
— До города? Доберешься! В час дня почтовый.
Малютин взял ручку и снова начал писать в журнале.
Половнев привычно почесал в затылке.
— Не поспею. Приказано к двум. И угораздило ж меня опоздать… часы подвели… забыл завести. Рассеянный стал… старею!
— Не отчаивайся, Филиппыч. Раз такое дело — на резервный паровоз тебя устрою. Он через полчасика подойдет. Нашу станцию должен проследовать без остановки… а мы ему красный флажок покажем. Едешь ты не по личной надобности, а по вызову первого секретаря обкома! Персональный вызов — это, друг, не шутка. Имею право и даже обязан оказать содействие! Правильно я говорю? — спросил Малютин, не отрываясь от журнала.
— Решай сам, Матвей Матвеич. Я ваших железнодорожных порядков не знаю. И не настаиваю. За самовольство не влетит тебе, ввиду военного времени?
Глядя на круглые железнодорожные часы, прилаженные над входной дверью, Половнев стал заводить свои, не вынимая трубки изо рта.
— Ничего! — бодрым тоном сказал Малютин. — За одну-две минуты придираться не станут. А пассажир ты такой, Петр Филиппыч, что ехал бы и по личным делам — все равно на резервный я тебя посадил бы. Первое — по дружбе, второе — как секретаря парторганизации передового колхоза.
— Спасибо, друг, — прочувствованно поблагодарил Половнев. — Шибко ты выручишь меня. Впервые вызван я в высокий партийный орган… и опаздывать, понимаешь, как-то не того. Ну, пойду-ка я подожду на вокзале. Похоже, мешаю тебе службу твою нести. И билет куплю. — И он покосился на приятеля, продолжавшего писать.
— Сиди, сиди! Никогда и нигде не можешь ты мешать мне! Я всегда рад тебе. А билета покупать не надо, раз на паровозе поедешь.
— Тогда ладно, посижу. Ты сводку-то читал?
— Читал.
— Что нового? Расскажи-ка, если делу твоему не в помеху.
— Да на фронтах все то же, — выпрямляясь и откладывая ручку в сторону, сказал Малютин. — О Франции любопытные новости есть: Петен, идиот старый… от слабоумия, что ли… одобрил добровольцев, которые против нас хотят воевать.
— Одобрил, говоришь? Действительно идиот. — Половнев постучал трубкой об ноготь большого пальца левой руки. — Новость неприятная, однако не очень новая… ничего иного от этого дурака и ждать нельзя было, да и не ждали мы. Но, думаю, лебезит он и выхваляется перед Гитлером. Мало найдется там добровольцев, как бы Петен ни старался. В гражданскую французы не захотели воевать против нас, хотя и тогда их одобряли и насильно гнали. Может, доводилось читать про Вайяна Кутюрье? Он руководил тогда теми, кто был против, чтобы помогать белогвардейцам ошейник накинуть на нас. Думаю, и теперь французы не пойдут за Гитлером и Петеном… народ они неглупый, а вожаки у них и нынче найдутся, вроде Кутюрье.
— Кутюрье читал, — с теплотой в голосе сказал Малютин. — Да нынче что-то по-иному получается. Боюсь, что совсем ослабли французы. Ты смотри, Филиппыч: этакую передовую державу под ноги какому-то извергу Гитлеру! Он же страшней всех Людовиков и Наполеонов. Подумать жутко: Франция — на коленях перед фашистами! Обидно мне за эту нацию до невозможности. Я ведь любил и люблю ее. Какие у нее писатели! А революции? Кто первый организовал Коммуну? Французы. И вдруг теперь пишутся добровольцами Гитлеру помогать — такому злодею и сукину сыну! Как я об этом прочитал, так у меня аж сердце зажгло.
— Пишется шантрапа всякая, — угрюмо перебил вдруг Половнев, опуская выбитую трубку в карман. Пристально и сурово глядя на Малютина из-под надвинувшихся на глаза бровей, уверенно добавил: — Настоящий француз ни за что не станет воевать против нас. Измена сгубила Францию. И у нас ведь в гражданскую были изменники, и нам тогда трудно было… Деникин-то чуть до Тулы не дошел… А изменники кто? Одни и те же и у нас и у них: толстосумы, прохвосты всякие, шкурники… Вот они и прислоняются теперь к Гитлеру… а народ французский душой с нами… в этом я уверен, как в самом себе. Помни мое слово, он еще покажет Гитлеру, где раки зимуют!