— Дай бог! — проговорил Малютин после небольшой паузы. — Ну, ты посиди тут немножко, а я домой схожу… яблоков тебе принесу… Антоновка у меня есть зрелая уже. Невестке и внучке отвезешь. Григорий-то, слыхал я, на фронт ушел.
— Да, — сказал Половнев. — Гришуха мой, наверно, уже в боях.
Вид города потряс Половнева: улицы забаррикадированы ежами, надолбами, мешками с песком, заграждениями из колючей проволоки, которой он не видал со времен гражданской войны; окна домов в белых крестах из полос бумаги, на крышах — пулеметы и пулеметчики.
Что все это значит? Город чуть не за тысячу километров от фронта, а похож на осажденный.
С вокзала пошел к невестке, как наказывала Пелагея, купив вдобавок к яблокам Малютина (яблок было килограммов шесть-семь — полный, под завязку, небольшой из льняного полотна мешочек) моргающую куклу, шоколадину внучке и розовую жестяную погремушку внуку. До куклы и шоколада внук еще не дорос!
Дверь ему открыла сватья Марья Гавриловна — мать невестки, женщина лет под пятьдесят — круглолицая, румяная, с черными бровями. Поздоровались. Сватья доложила, что Лиза на работе. И ворчливо пожаловалась: Лиза хочет бросить библиотеку и пойти в цех «помогать рабочему классу». Будто рабочий класс никак не обойдется без ее помощи.
Половнев знал, что невестка работала в заводской библиотеке, и понимал — в цехе ей будет труднее. Но ему понравилось, почему она шла в цех: помогать рабочему классу! И он одобрительно сказал:
— Это хорошо, сватьюшка, если от сознательности. Ты уж не перечь ей.
— Да как же не перечить, сваток! — возразила Марья Гавриловна. — Ты же знаешь, худенькая она… слабосильная… Ей только в библиотеке-то и работать… и образование у нее библиотечное… и все такое. Поговорил бы ты с ней, сваток.
Не в пример супруге своей, Половнев уважал Марью Гавриловну за развитость, интеллигентность, то есть за те самые качества, которые у Пелагеи вызывали раздражение и даже неприязнь к сватье. И теперь слова ее насчет того, что у Лизы библиотечное образование, пришлись ему по душе. Пообещал поговорить, подумав: «Может, и вправду Лизе в библиотеке лучше остаться. Дело же тоже нужное и важное».
Марья Гавриловна собиралась на улицу, гулять с детьми. Внук лежал на кровати, тут же стояла коляска с поднятым верхом. Внучка Поля, названная так в честь бабушки Пелагеи, худощавенькая, с большими черными глазами, лет семи, в светлом коротком платьице, сидела на стуле, обувала желтые сандалики на босу ногу.
Положив на стул мешок с яблоками и поздоровавшись со сватьей, Половнев поцеловал внучку в голову, вручил ей шоколадину, куклу. Поля плохо знала деда, потому что он редко бывал в городе, и сначала задичилась было, опустив застенчиво глаза. Подарки приняла молча, не вставая со стула. Тогда Марья Гавриловна мягко, но наставительно проговорила:
— Ну чего же ты, Полюшка! Это твой дедушка… скажи ему спасибо.
— Спасибо, — тихо сказала Поля, не поднимая глаз.
Половнев погладил девочку по темным волосам, заплетенным в две косички с белыми бантиками, про себя подумал: «В Лизу… а может, в меня? У Лизы глаза-то карие, кажись, а у Полюшки черные, да и губки пухловатые, вроде моих… Только какая-то костью щупленькая и худенькая… Это уж определенно в Лизу».
Потом подошел к кроватке, нагнулся над внуком. Полненький, мордастый, румяный блондин с голубыми не то серыми глазами доверчиво глядел на деда. Петр Филиппович чмокнул губами, стараясь улыбаться как можно веселей и беззаботней. «Этот явственно на Гришу похож».
Ласково пророкотал смягчившимся голосом:
— Здравствуй, внук!
Мальчик некоторое время как бы всматривался в деда, которого ни разу не видал, если не считать майской встречи. Но краткая встреча та не могла еще тогда отпечататься в его только-только зачинавшейся памяти.
Петр Филиппович вытащил из кармана пиджака погремушку и, громыхнув слегка, протянул ее внуку.
— На-кось, внучек, — снова наклоняясь над малышом, ласково проговорил он. Помолчав, как бы извиняющимся тоном добавил: — Больше тебе покамест ничего ведь и нельзя… да и не надо.
Внук порывисто протянул к игрушке обе пухловатые, будто перевязанные у кистей, ручонки и, словно птенец, широко раскрыл свой беззубый рот с розовыми деснами, радостно улыбаясь.