Сватья с серьезным видом подсказала:
— Вовочкой звать его.
Очевидно, она подумала, что сват забыл имя внука за давностью свидания с ним.
— Знаю и помню, сватьюшка, — добродушно отозвался Половнев, не отводя глаз от внука и не переставая улыбаться теперь уже по-настоящему весело, без особого старания и напряжения. Было занятно и интересно наблюдать, как мальчик, ухватив погремушку, подтянул ее к губам и ладил пососать.
Марья Гавриловна с испуганным лицом сорвалась вдруг с места, быстро подошла и отобрала у малыша игрушку.
— Это ты, сваток, напрасно, — укоризненно сказала она, положив на стол жалобно дребезжавшую игрушку. — Ни к чему такие игрушки… мал он еще… ничего не смыслит… и потом, разве же можно — прямо из кармана… ее же помыть надо.
Володя выразил на лице недовольство, губы его задрожали, он сморщился было, готовый заплакать, но улыбающееся лицо деда отвлекло его, и он опять повеселел.
— Верно, сватья… Помыть надо бы. Не сообразил. Прости, пожалуйста, — сказал Половнев извиняющимся тоном и подумал: «Ох и деревенщина же я! А сватья женщина умная, понимающая. В надежных руках внучка и внук. Напрасно Пелагея недовольна ею».
Марья Гавриловна хотела отложить прогулку и накормить свата, напоить чаем. Он наотрез отказался под предлогом, что ему необходимо спешить в обком партии. На самом же деле просто жаль было лишать внучку и внука прогулки. И, проводив сватью с детьми до детского парка, он пошел побродить по городу.
Было всего одиннадцать часов утра. Люди деловито и спокойно двигались по улице. Не заметно было, что город в опасности: ни суматошности, ни тревоги, какие бывают, когда городу угрожает неприятель, как это довелось Половневу наблюдать в мировую и гражданскую войны. Одно смущало: порядочно военных — и рядовых и командиров.
Побродив по давно знакомым улицам, он зашел в сквер и сел на лавочку против памятника, на котором с опущенной головой известный миру поэт думал свою великую думу. Когда-то Ершов просветил Половнева насчет жизни и трудов поэта, читал вслух его стихи о Руси, о бедных людях, о том, что на расправу мужик был не скор, но на барина готовил уж топор.
Глядя на памятник, вспоминая удивительно простые, слышанные от Ершова и самим читанные стихи, с добрым чувством размышлял Половнев о том, каким хорошим человеком был поэт этот, и как сильно любил людей труда, и как мужественно сочувствовал им в такое время, когда за одно простое сочувствие можно было угодить в каталажку или на каторгу. Размышляя так, машинально достал кисет и трубку, но закурить не успел: к нему подошел крупный, большеголовый молодой человек, без фуражки, в голубой рубахе с расстегнутым воротом, в желтых полуботинках.
— Петру Филипповичу привет! — слегка наклонившись, басисто прогудел молодой человек и протянул теплую мягкую руку. — Не узнаете?
— Почему же? Узнаю, — сказал Половнев, пожимая руку молодого человека. — Товарищ Жихарев. Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста.
Жихарев сел рядом, оживленно, с веселой улыбкой заговорил:
— Помните, в мае рыбу ловили, и ваш покорный слуга пузыри пускал?
— Помню, помню… такое разве забывается.
— Капут бы мне, кабы не Алеша, — не переставая весело улыбаться, продолжал Жихарев с таким видом, будто вспомнилось ему что-то очень смешное и забавное. — Я ведь тогда скрыл от вас обоих, что плавать не умею. Кстати, Алеша не пишет вам?
— С месяц назад получили мы коротенькое письмецо из госпиталя… Потом в газете было об нем… А потом — молчок. Побаиваюсь, все ли с ним благополучно.
— Все хорошо! — сказал Жихарев. — Я вчера большущее письмо получил от него.
— Значит, все благополучно, — обрадованно сказал Половнев. — Что же он пишет?
— Ногу будто хотели отнять, но он не дался… Расстроен сильно: не удалось, мол, воевать, из первого боя — в госпиталь.
— Это, конечно, обидно, — кивнул Половнев. — А письма его при вас нету?
— Письмо в столе редакции, — ответил Жихарев. — Могу снять копию и выслать вам. Впрочем, и в Даниловку он написал — и вам, и жене.
Некоторое время помолчали.
— Очень кстати вы мне встретились, — снова заговорил Жихарев. — На ловца, как говорится, и зверь бежит.
— Стало быть, я — зверь, — усмехнулся Половнев.
— Получается так, Петр Филиппович, — вынимая из кармана брюк крошечную записную книжечку, сказал Жихарев и начал расспрашивать, как идут дела в колхозе.
Петр Филиппович рассказал вкратце об уборочной, о начале сева озимых.
Жихарев торопливо записывал. Потом спросил, как поживает Галя.