Половнев уважительно подвинулся, давая побольше места гостю, стал негромко и неторопливо рассказывать.
Дела в колхозе идут неплохо. Начали строить новую ферму для коров, увеличили площадь под сахарную свеклу и яровую пшеницу. Сев яровых закончили.
— А табак, значит, так и не будете сеять? — спросил Демин.
— Насчет табаку ничего не получилось… вы же знаете. — Половнев дернул плечами, безнадежно развел руки. — Не желает народ.
— Как же быть, Филиппыч? Область-то требует. Этак нам с тобой не поздоровится. Мне уже угрожали выговором… и тебе, гляди, попадет.
— Ума не приложу, как быть, — сокрушенно сказал Половнев.
— Надо было получше разъяснить колхозникам.
— Разве не разъясняли? И вы же сами приезжали, уговаривали… а как до голосования дойдет — чуть не все против! Свекла-то, она заманчивей. За нее и деньги, и сахарок полагается, а табак чего? Положим, деньги за него тоже дают… но поменьше. И выходит, за свеклой перевес. Да нынче и припоздали с табаком, теперь уж на будущий год.
— Я и сам, по совести сказать, не особенный сторонник табака, — сказал Демин. — Перед областью как-то неловко. На днях секретарь обкома звонит, что это, говорит, у вас в Даниловке планов народ не признает? Но что я-то сделаю? Вы с председателем должны… а вы бестабашники оба.
— Не бестабашники мы, Александр Егорович, — сказал Половнев. — Да чего мы вдвоем-то, если народ против?
— Позволь, почему же вдвоем? Сколько у вас членов партии?
— Немного… всего пять человек, с кандидатами восемь… а колхозников восемьсот.
— Да, коммунистов маловато, — согласился Демин. — Опять ваша же вина. Надо вовлекать…
— С приемом-то последнее время было туго, Александр Егорыч.
Демин помолчал, потом сказал:
— Но как же вы, если что-нибудь неожиданное произойдет… сумеете повести за собой колхозников?
— Это вы насчет чего? Войны, что ли?
— Хотя бы.
— Так тогда колхозникам нашим не за нами только идти… за всей партией, за всем народом. Вы почему такой вопрос задаете? Может, что-либо слышали? Или из ЦК есть предупреждение?
— Из ЦК ничего нет, и не слышал ничего…
— А мы как раз сегодня толковали о войне, — сказал Ершов.
— До чего же дотолковались? — усмехнулся Демин.
— Наш международник Бубнов говорит, что немец нас не тронет, а больше нам воевать будто не с кем, — ответил Ершов.
— А Япония?
— Вот про Японию не говорили.
— То-то и оно! А война и оттуда может нагрянуть.
Половнев стукнул трубкой по бревну, покачал головой.
— Оттуда я не жду, — сказал он. — После Халхин-Гола они не решатся. Я больше немцев опасаюсь.
— Договор у нас с немцами, — возразил Демин. — Неправильно так думать, Петр Филиппыч. Получается, что международник ваш лучше секретаря парторганизации разбирается в политике.
— Так он ведь по газете больше… а я сам собой соображаю.
— Ошибочно, ошибочно соображаешь. Небось и народу эти свои соображения докладываешь?
— Народу зачем же… Понимаю, что говорить это где попало не следует. Но сам частенько так думаю. А почему? Воевал с немцами, знаю их…
— Ну, это ты брось! — суховато перебил его Демин. — Договор они не нарушат, а мы и подавно. Вообще я тебе так скажу: поменьше о войне думай и разговаривай, не пугай ею людей. Люди должны работать спокойно. А сомнения свои припрячь, а то как бы чего не вышло. Если же вопросы будут задавать, разъясняй так: товарищ Сталин, дескать, все знает и все видит, он стоит за мир и войны не допустит. Если же на нас нападут, мы дадим сокрушительный отпор и разгромим врага на его собственной территории. Понял?
— Ясно, Александр Егорыч. Если на собрании, то примерно так и говорим. Но себе-то не закажешь: берет иной раз сомнение.
— Какой же ты большевик, ежели в партийной линии сомневаешься?
— Не в партийной линии, Александр Егорыч, в немцах, в Гитлере я сомневаюсь. Не могу им верить, хоть зарежьте меня!
— Резать не будем пока, но смотри… будь осторожен. Я не из тех, кто придирается… на кого другого можешь наскочить… и попадешь во враги народа!
— Неужели! — удивился Половнев. — Да за что же?
— За неправильные мысли… — Демин с усмешкой поглядел на него и спросил: — А Свиридов, председатель ваш, тоже так вот думает?
— Чего не знаю, Александр Егорыч, того не знаю, — ответил Половнев. — Не приходилось разговаривать о таких делах.
— Так уж и не знаешь? Хитришь, поди, Филиппыч, выгораживаешь дружка.
— Хитрить я не умею, — серьезно и хмуро сказал Половнев. — Обидное говорите, Александр Егорыч.