Король неторопливо прошел через трапезную и сел за стол рядом с архидьяконом. Собаки легли у ног. Все остальные в помещении по-прежнему стояли.
— Это не суд, ваше величество, — сказал епископ Нориджский. — Так, разбор обстоятельств… предварительное следствие по поводу убиенных детей… Душегуб теперь известен, но она… — иерарх с презрением указал пальцем на Аделию в центре трапезной, — утверждает, что сообщницей преступника была монахиня обители Святой Радегунды.
Король любезно улыбнулся, но в его словах был яд:
— Даже для «разбора обстоятельств» странный перевес в числе судей церковных. Где мой де Лучи? Где мой де Гланвилль?
— Мы не хотели нарушать их сон, ваше величество.
— Какая трогательная забота, — сказал Генрих с еще более добродушной улыбкой, от которой епископ поежился. — Ну и далеко продвинулись?
Губерт Уолтер, теперь стоящий возле короля, проворно протянул ему пергамент со своими записками.
Генрих отставил горшок с похлебкой и взял лист.
— Думаю, вы не станете возражать против моего интереса к делу. Ведь из-за него мои добрые, трудолюбивые кембриджские евреи заперты в крепости, без дела и доходов. Это прискорбно само по себе. Но для меня важно и другое: казна страдает неимоверно.
Сказав это, Генрих начал изучать записки секретаря. Все присутствующие почтительно молчали. Только дождь хлестал по ставням да собаки довольно поскуливали, грызя найденные под столом кости.
Аделия намаялась стоять. Ноги подкашивались от усталости, физической и душевной. Она не знала, как дальше развернутся события. Человек, который так просто одет и держится совсем не по-королевски, явно нагнал страху на церковных судей. Однако окажется ли он умнее и понятливее остальных?
Тем временем Генрих бубнил в тишине содержание пергамента:
— «Мальчик говорит, его похитила монахиня… закон не признает… хм… настойка опия… ночь с отшельницей…» — Король поднял голову. — Отшельницу пригласили для дачи показаний? Ах, простите, я забыл: у вас тут не суд, а так, разбор обстоятельств.
Это замечание разбудило надежды Аделии. Правитель бормотал дальше:
— «Симон Неаполитанский… утоплен из-за того, что имел при себе копии долговых расписок… холм Вандлбери… сброшена кем-то в яму…»
Дочитав до конца, он сурово уставился на судей.
Епископ Нориджский откашлялся и пролепетал:
— Как вы сами видите, ваше величество, обвинения против сестры Вероники — пустая напраслина. Никто не свидетельствует против нее…
— Кроме мальчика, — перебил Генрих. — Но он слишком мал, чтобы закон признал его слова. Стало быть, показания иноземки ничем не подкреплены. Как бишь ее зовут, Губерт?
— Аделия, сир.
Архидьякон быстро ввернул:
— За гнусную клевету против церкви эта женщина должна быть наказана! Прощение невозможно!
— Никакого помилования, — согласился Генрих. — Вздернуть, что ли, мерзавку? Вы как, не против? За ноги или за шею?
Архидьякон понял, что король издевается. Но сдаваться не пожелал:
— Эта женщина прибыла из-за моря в компании с жидом и сарацином. И вы позволите ей поносить святую церковь? По какому праву она тут бесчинствует? Кто послал ее сюда и зачем? Какой враг отправил иноземку сеять раздор в Англии? Не иначе как сам сатана кинул ее в наш мирный край!
— Собственно говоря, призвал, — ответил король. — Как и Симона Неаполитанского. А прислал ее сицилийский король. Из дружеского расположения ко мне.
В комнате наступила гробовая тишина, как после шумного схода снежной лавины. Дождь немного унялся, и теперь от церкви доносилось пение монахов.
Генрих впервые посмотрел на Аделию и встретился с ней глазами. Видя, что женщина ошарашена не меньше других, он широко улыбнулся и сказал:
— А вы и не подозревали, что это я вас сюда выманил?
«“Как бишь ее зовут, Губерт?” Каков лицедей!» — подумала Аделия.
Все, кроме короля, по-прежнему стояли, не получив разрешения сесть. Генрих, словно только теперь случайно заметил это обстоятельство, махнул рукой:
— Что вы ноги-то мучите? Садитесь. Разбираться будем долго и основательно… Как вы знаете, мои доходы исчезали с еще большей скоростью, чем дети в Кембридже. Горожане взбунтовались против евреев и загнали их в крепость. Словом, беда. Поэтому я призвал к себе своего друга Аарона Линкольнского. Да, епископ, вы его знаете, он давал деньги на строительство собора. «Аарон, — сказал я, — с Кембриджем надо что-то решать. Если ваш народ и впрямь лущит детей в ритуальных целях, то будем вешать. А если это творит кто другой, надо отыскать и наказать виновного». Кстати, насчет евреев. Позовите-ка сюда раввина. Я видел его в кухне. Чего ему там толочься? Раз тут у вас не святой суд, а так, разбирательство, Готче нам не помешает.
Никто не осмелился возразить.
Не обращая внимания на приведенного из кухни раввина, который нервно кланялся, король продолжал:
— Аарон все обдумал, навел справки и пришел с ответом. Говорит, нам нужно пригласить человека по имени Симон Неаполитанский. К вашему огорчению, милорды, он тоже жидовин. Однако знаменитый исследователь преступлений. По совету Аарона я попросил сицилийского короля, чтоб Симон прихватил с собой из Италии мастера смертоведения. — Генрих с улыбкой обвел глазами судей. — Уверен, вы все задаете себе вопрос: кто такой мастер смертоведения? Некромант? Или человек, изощренный в пытках? Нет, это умелец читать трупы, как книги. Из того, как именно были убиты кембриджские дети, можно определить, кто совершил преступление. Я, конечно, спросил Аарона, где Симон найдет такого мастера. Он ответил: в Салерно. Там преотличная медицинская школа, которая производит знатоков этой малоизвестной науки. Короче, я написал моему кузену, правителю Сицилийского королевства, и попросил его одолжить мне на время Симона Неаполитанского и мастера допрашивать мертвых. Но случились сразу две незадачи. Во-первых, меня не было в Англии, когда Симон Неаполитанский прибыл. Отлучался по военным делам, знаете ли. Во-вторых, в Салерно этому диковинному ремеслу учат, оказывается, и женщин. Но поскольку там при всей учености еще не умеют отличать Адама от Евы, то прислали мне не мастера смертоведения, а вас, сударыня.
Король бросил на Аделию добродушно-рассеянный взгляд. Глаза других не отрывались от него самого. К чему клонит Генрих Второй — добрейший государь, пока ему не наступили на мозоль?
— Поэтому, милорды, при всем желании ее повесить нам это не удастся. Чужая собственность. И предоставлена исключительно по родственной дружбе. Подданную сицилийского короля кузена Вильгельма мне должно вернуть в хорошем состоянии. — Он задумчиво поиграл бровями. — Прямо не знаю, что и делать, ваше преосвященство. Как ни крути, но эта женщина и еврей Симон уберегли от жуткой гибели кембриджских детей, выведя на чистую воду мерзавца, чья голова сейчас покоится в крепости, в ведре с рассолом. — Король перевел дыхание и покачал головой: — Может, учитывая это, мы ограничимся сотней кнутов?
Никто не ответил. Но Генрих и не ждал откликов.
— Боюсь, моему кузену, сицилийскому королю, — продолжал он уже совсем не ерническим тоном, — не понравятся ни сто кнутов, ни попытки обвинить доктора Аделию в колдовстве и клевете. — Повышая голос, Генрих жестко добавил: — Да и мне это не понравится!
«Спасибо, — подумала Аделия. — По гроб ваша должница. Да только сможете ли вы, великий Плантагенет, добиться суда и осуждения преступной монахини?»
В трапезную шумно вошел сэр Роули и громко, через весь зал сказал:
— Простите, ваше величество, что заставил вас ждать.
Встретившись глазами с королем, Пико кивнул.
Аделия поняла: эти двое в сговоре.
Сэр Роули встал рядом с настоятелем Жоффре. Мокрый от дождя плащ ее возлюбленного пах свежим воздухом. До этого Аделия переживала, что стоит перед судьями в изодранном на груди платье и, как шлюха, с непокрытой головой. Она не успела сменить наряд, а головной убор потеряла в каменоломне. Но сейчас ей было до странного приятно, что сэр Роули видит ее такой. Перед возлюбленным она бы тут же, при короле, разделась донага. Только попроси. «Да, я твоя, бесценный Роули. Бери меня где угодно и как угодно. Я горда тем, что я твоя женщина!..»