Повесть братьев Стругацких Улитка на склоне «вызвал(а) критику и споры в печати» преждевременно, поскольку в 1966–68 гг. моя страна не была восприимчива к феминизму второй волны, как сейчас.
На Западе то было время противозачаточных таблеток, из-за которых женский пол узурпировал размножение, начавши борьбу против отцовства. И в СССР, «в самиздатовской статье известного, тогда опального, советского генетика Эфроимсона, (Стругацкие) вычитали броскую фразу о том, что человечество могло бы прекрасно существовать и развиваться исключительно за счет партеногенеза. Берется женское яйцо, и под воздействием слабо индуцированного тока оно начинает делиться, — через положенное время получается, разумеется, девочка, обязательно девочка и притом точная, разумеется, копия матери. Мужчины — не нужны. Вообще.»
Так и задмали Стругацкие сочинить Улитку: «Мы населили наш Лес (на планете Пандора) существами по крайней мере трех видов: во-первых, это колонисты, разумная раса, которая ведет войну с негуманоидами; во-вторых, это женщины, отколовшиеся от колонистов, размножающиеся партеногенетически и создавшие свою, очень сложную биологическую цивилизацию; и, наконец, несчастные крестьяне — мужики и бабы, — про которых за бранными своими делами все попросту забыли. Они жили себе в деревнях… Когда нужен был хлеб, они были нужны. Научились выращивать хлеб без крестьян — про них забыли. И живут они теперь сами по себе, со своей старинной технологией, со старинными своими обычаями, совершенно оторванные от бурно текущей реальной жизни.»
В этой схеме «непреложная закономерность истории»: от патриархального села через урбанизированную, бюрократизированную, своим абсурдом себя разрушающую цивилизацию Полудня — к экологичной, первобытной матриархальности.
Идея воссоединения с природой не была чужда западному феминизму что в Манифесте Канальратенской коммуны у немцев, что в кельто-феминистском неоязычестве викка. В нудистские времена Золотого века будто бы уважали женский отказ, учил Дон Кихот, а Сусанна Браунмиллер объявила противно Тимирязеву, будто среди животных изнасилований не бывает (якобы самцы возбуждаются только на запахи возбуждённой самки), иначе говоря, в дикой природе с женским полом считаются.
Будущее — в такой дикости, в отказе от цивилизации, которая не что другое, как иерархия, классовая борьба, эксплуатирование сильным (полом) слабого (пола). Стругацкие пишут о мосье Ахти, который Переца угощает секретаршей, «о Тузике (т.е., кобеле), о его словаре: „дамочку попытались использовать“, „девки… стервы… бабочки… падлы… сучки…“, о пятнадцатилетней жене, которой он пытался расплачиваться „с приятелями за приятелевых любовниц“. Или — о Домарощинере: „Не везет Домарощинеру. Возьмет новую сотрудницу, поработает она у него полгода — и рожать…“ Или — о Квентине, который „по ночам плачет и ходит спать к буфетчице, когда буфетчица не занята с кем-нибудь другим…“ Или — об Алевтине, „которую никто никогда не любил нежно и чисто“.»
Мне сложно представить, якобы половая жизнь не совместима с уважением к женщине, (зачем тогда направлять Кандида к «Воспитательницам для ночных работ»?), однако деревенские жители, пользующиеся у Стругацких «сочувствие(м) к ним, готовность(ю) к сопереживанию (им), жалость(ю), обид(ой) за них», издревле водили по селу неверных жён обмазанными дёгтем и вывалянными в перьях, как описано Горьким, избивали Аксиний за измену с Григориями Мелеховыми, резали Акулек Анкудимовых за мысли про Филек Морозовых.
Вовсе не жаль, что деревня стала «жертвой равнодушного прогресса», что, воплощение патриархальности, поглощена треугольным болотом, иначе говоря, влагалищем.
Это — всё, что Стругацкие смогли сказать о женском вопросе, в Улитке раскрытом слабо, разбавленном не к теме четвёртым царством материи и ходячими трупами. В целом, Улитка на склоне прочтения не заслуживает — читайте лучше Малыша.