– Ты можешь себе представить: такие молодые и так влюблены! – прошептала Попи.
Молодой человек наклонился и поцеловал девушку в лоб. Она, взяв его за руку, покрыла широкую ладонь легкими поцелуями. Он снова поцеловал ее и, поднявшись, ушел на нижнюю палубу, оставив ее в одиночестве наслаждаться солнцем. Дафна ничего не ответила кузине, но ее тоскливый, почти мрачный взгляд свидетельствовал о том, что «да», она могла себе это представить. Честно говоря, она отлично помнила, как это бывает. Но, как и многое другое в ее жизни, это было всего лишь воспоминанием из далекого прошлого.
Попи внезапно прервала ее размышления. Она вскочила на ноги и закричала:
– Боже мой! Дафна! Ты только посмотри, кто это!
Дафна проследила за ее взглядом и не поверила своим глазам, увидев на площадке лестницы Ари. Ей вдруг показалось, что время остановилось. На нем была все та же выцветшая джинсовая рубашка, расстегнутая до пупка, те же потертые обрезанные джинсовые шорты и пластиковые шлепанцы. Копна его кудрявых волос была тщательно приглажена и смазана гелем. Дафна заметила, что он почти не изменился: лишь несколько седых волос появилось в когда-то чернильно-черной гриве.
Дафна и Попи наблюдали за старым знакомым. Он стоял на лестнице со стаканом фраппе в руке, сжимая губами сигарету, щурился на ярком солнце и изучающе разглядывал палубу, прежде чем ступить на нее.
В конце концов он повернулся и пошел вдоль перил, попыхивая сигаретой и отхлебывая кофе. Дафна с улыбкой отметила, что у него все та же расхлябанная походка: он покачивал бедрами и шаркал ногами, с годами она нисколько не изменилась. Сестры понимали, что его проход по палубе – это не бесцельная прогулка. Взгляд маленьких темных глаз Ари вскоре остановился на длинноногой светловолосой немке. Красотка и не догадывалась, что этот печально известный волокита вот-вот нарушит спокойствие ее путешествия.
– Он совсем не изменился, правда? – прошептала Дафна.
Ари подошел к тому месту, где, откинувшись на рюкзаки и подставив лицо солнцу, лежала девушка. Вокруг было достаточно свободного места, но, вместо того чтобы отступить в сторону, он намеренно перешагнул через нее. Поднимая ногу, Ари провел поломанными ногтями по ее бедру, и на загорелой коже появилась бледная царапина. Он слегка покачнулся, делая вид, что споткнулся, и опрокинул на нее кофе. Девушка вскинула голову.
– Signomi, signomi[14], – забормотал Ари и, наклонившись, принялся грязными руками вытирать коричневую жижу с девичьих ног. – Извините, désolé, traurig, – продолжил он извиняться на разных языках, но туристка брезгливо подтянула ноги к груди.
Ее спутник, поднимавшийся в этот момент с нижней палубы с пивом в руках, увидел, что к его девушке пристает рыхлый коренастый грек. Отбросив банки, он ринулся к тому, кто посмел прикоснуться к его возлюбленной.
Немец был гораздо выше Ари и, нависнув над греком, неожиданно сильно толкнул его.
– Мне очень жаль. Я случайно, совершенно случайно! – забормотал Ари на плохом английском, вставая на ноги.
Но парень толкал его снова и снова, пока не прижал к поручням.
– Не трогай ее! – кричал он на хорошем английском. Его цель была совершенно очевидна. Первый удар пришелся прямо в толстый живот Ари. Дафна и Попи ахнули, увидев, что грек согнулся пополам, словно из него вышибли дух. Но немец еще не закончил. Следующий удар пришелся Ари в челюсть – что-то хрустнуло, и он обмяк, запрокинув голову и повиснув на поручне.
– Bitte, Anschlag![15] – просила своего парня немка, испугавшись, что эта вспышка ярости приведет их в греческую тюрьму.
– Он убьет его! – закричала Дафна, закрывая глаза Эви, чтобы она не видела происходящего. Девочка уткнулась носом в ее грудь и заплакала. Пассажиры вокруг продолжали возмущаться, но никто не решался выйти вперед.
К этому моменту на палубе собралось уже несколько десятков зрителей. Несколько мужских голосов призывали немца остановиться, но он не обращал внимания на эти крики. Многие из присутствующих здесь когда-то тоже хотели хорошенько вздуть Ари, и, если бы с ним дрался кто-то из своих, они не стали бы протестовать так громко.
Но немец, что называется, вошел в раж, явно намереваясь заставить этого грязного грека сполна заплатить за возмутительное поведение. И ему было все равно, что тот уже весь в крови и корчится от боли.