Моим мольбам Оэн не поддавался. Прежде мы, кажется, вовсе не конфликтовали, а тут стали ссориться чуть не каждый день. Я даже на крайние меры пошла – нарочно стала выпячивать ирландский акцент. Может, думала, хоть этим деда пройму.
– Ты слишком усердствуешь, Энни, – поучал Оэн, заговорщицки подмигивая. – Запомни: звуки должны сами получаться, а для этого нельзя думать, как именно твой язычок во рту двигается.
Я не внимала. Я ведь на Ирландию уже настроилась. Решила за нас двоих. Я даже в турагентство обратилась, а потом предъявила Оэну весь комплект: билеты, гостиничную бронь, программу посещения достопримечательностей, ну и стоимость этого удовольствия.
– Энни, мы не поедем, – отрезал Оэн. – Время еще не приспело. – Отодвинул мои бумажки, заиграл желваками.
– Ну и когда оно приспеет, время твое?
– Когда ты станешь взрослой.
– Я уже взрослая! – воскликнула я, забыв про ирландский акцент.
– О! Вот теперь никто не догадается, что ты в Америке росла! – обрадовался Оэн. – А что я говорил? Не усердствуй – и всё само получится.
Подтекст был ясен: раз с ирландским языком порядок, значит, и в Ирландию ехать незачем.
– Оэн, пожалуйста! Ирландия меня зовет! Мне очень, очень нужно! Поедем, а? – не отставала я. Может, со стороны выглядело театрально, да только я не лукавила. Нисколечко. Земля предков действительно звала меня. Являлась во сне. Не отпускала наяву.
– Верю, Энни, верю. Но пойми же, нельзя туда сейчас. Вдруг мы не сможем вернуться назад?
Мысль мне понравилась. Более того – заворожила.
– Значит, останемся! Врачи везде нужны, а колледж есть и в Дублине. Туда и поступлю.
– Нет, Энни. Наша жизнь – здесь, в Америке. Время еще придет. А пока рано.
– Ну давай хоть на экскурсию слетаем. Совсем ненадолго. Даже если мне там очень-очень понравится, я буду паинькой. Сяду в самолет – и домой, в Штаты.
Не понимала я его непреклонности. Что страшного в обычной поездке? Зачем так упираться?
– В Ирландии опасно! – Оэн не выдержал – вскипел. Кончики ушей побагровели, глаза засверкали. – Мы не поедем – и точка. Клянусь Иисусом, Пречистой Девой и святым Иосифом! И не говори со мной больше про Ирландию, Энни. Вопрос закрыт.
Эта вспышка была хуже пощечины. Я хлопнула дверью, заперлась у себя в комнате. Долго плакала и строила детские планы о бегстве из дому.
Оэн не уступил, а я была не из бунтарок. Видимо, потому, что мой дед мне повода бунтовать не давал. Я смирилась. По какой-то причине Оэн не хочет ехать в Ирландию сам и не отпускает меня; ну что ж, наверно, мне следует подчиниться. Я ведь его люблю и уважаю. Возможно, воспоминания мучают Оэна до сих пор – не жестоко ли с моей стороны настаивать на поездке? То-то и оно, что жестоко. Словом, я выбросила туристические проспекты и перестала выпячивать ирландский акцент, я даже Йейтса теперь читала только наедине с собой. В ирландском языке я по-прежнему упражнялась, но он у меня не с Ирландией ассоциировался, а исключительно с Оэном. Что до мечтаний, Оэн направил их в другое русло.
Я занялась сочинительством. Сама себе истории писала. Уже в восемнадцать я продала свою первую книгу, категория – янг-эдалт, тема – процесс над салемскими ведьмами. Чтобы книга состоялась, Оэн повез меня в Массачусетс, на место событий, и провел там со мной две недели. Я рылась в архивах, занималась прочими историческими изысканиями. Оэн меня не торопил. Вторая моя книга, о Французской революции, была написана от лица юной фрейлины Марии-Антуанетты. Оэн с нездешней готовностью взял отпуск в больнице и отправился со мной на место событий. Следующим номером мы слетали в Австралию – это требовалось для романа об английских каторжниках. Затем был Рим – я писала о молодом легионере, наблюдавшем закат Римской империи. Еще мы посетили Японию, Филиппины и Аляску – всё ради моих книг.
Ездили куда угодно – только не в Ирландию.
Потом я путешествовала одна. Последние десять лет я была в работе буквально по уши: не успевала закончить один роман, как уже замышляла следующий. Я моталась по всему миру. Сто раз могла тайком слетать и в Ирландию, но не сделала этого. Время не выкраивалось между книгами. Но главное – я ждала, что Оэн ко мне присоединится. И вот он умер. Он умер, а я качу средь изумрудных холмов в праворульном автомобиле, в голове моей – призрак Оэна, в дорожной сумке – его прах.
А в груди – полудетская, но от этого не менее жгучая досада: почему Оэн не отвез меня в Ирландию тогда, почему не объяснил своего нелепого отказа?