Ты показывал фотографии Ван-куна, вдохновенно рассказывая забавные истории, а я не мог отделаться от мысли о том, как ты сейчас похож на Хьюза с его вечными восторгами по поводу Алисии. Конечно, ты не был настолько эксцентричен, но определенное сходство имелось. И я сказал тебе об этом. А ещё я подумал, что стоило бы сообщить Лизе о твоем приезде, ведь она сама просила пригласить тебя к нам в гости, когда ты в следующий раз окажешься в столице. Заодно это хороший предлог недолго побыть с тобой прежде, чем ты снова уедешь.
Я так и сделал: позвонил жене, и после разговора с ней предложил тебе поужинать с нами. Ты согласился, и мы поехали ко мне.
К огромному сожалению, фотографии Вана заставили Лизу плакать. Пришлось объяснять тебе ситуацию, а ведь я не собирался делиться своими проблемами. Но так уж вышло, что ты всё узнал и пообещал написать брату, чтобы спросить, нельзя ли в данной ситуации использовать рентанджицу.
Ответ Альфонса разочаровал нас обоих, поэтому отправлять Лизу куда-то далеко ради совсем призрачной надежды я не стал.
Мы с ней поехали в Ишвар. Переступив через своё личное неприятие этого человека, я обратился за помощью к Шраму. Наш бывший враг старался изо всех сил, но не сумел обнаружить причин заболевания.
Примерно в то же время доктор Марко предложил мне отправить его на Запад, чтобы он привёз оттуда лекарство для Лизы. И он сдержал слово. Лиза сумела выносить дочку, хотя и родила её раньше срока. Мы решили назвать малышку Мэрианн. Однако, никто и предположить не мог, что девочка по совершенно необъяснимой причине заразится в первый же день опасной инфекцией. Словно некие силы ополчились против нас…
Я действительно отчаялся к твоему приезду, Стальной, и не знал, что предпринять. Самое ужасное, Лиза вбила себе в голову, что должна дать мне шанс найти другую женщину. Я пытался объяснить, что не нужна мне никакая другая, которая не прошла со мной через ад Ишвара, не прикрывала мою спину! Лиза ничего не хотела слышать. Сказала, что хочет уехать из столицы и пожить некоторое время одна.
Я начал думать, что, возможно, ей действительно необходимо время, чтобы прийти в себя после потери ребенка. Может, я чрезмерно давлю на неё своими утешениями? Или моё присутствие вдруг стало в тягость? Ведь иногда и любовь может превратиться в обузу.
После отъезда Лизы я обнаружил, что засыпать по ночам стало мучительно трудно, а просидеть до утра над документами – легче лёгкого, чем я и стал регулярно заниматься, чередуя кофе, чай и холодный душ. Благо, в моём кабинете всё находилось под рукой.
Последний месяц я провёл в безразлично-оглушённом состоянии. Мадам Гернштейн сочувственно качала головой, но молчала. А вот Хавок, Брэда, Алекс и Оливия, наоборот, пытались по очереди меня увещевать, думая, будто их советы и сочувствие помогут, однако дружеские уговоры «успокоиться и жить дальше» только невыносимо раздражали.
Через месяц после отъезда Лизы двое военных привезли с Запада чертежи уникальных машин и новых моделей огнестрельного оружия. Однако никто в Штабе не сумел прочитать единицы измерения на чертежах, и я позвонил в Ризенбул.
От состояния глубокой апатии на сей раз не помог избавиться даже твой приезд.
Я понимал, что должен предпринять нечто, дабы выйти из тупика и двигаться дальше, но почему-то впервые в жизни не было ни сил, ни желания.
Отдав тебе формальные распоряжения, снова просидел допоздна, просматривая документы.
Около полуночи меня вернул к реальности невообразимый грохот из пустой приёмной. Я вздрогнул. Кто бы это мог быть посреди ночи? Отворив дверь, с немалым удивлением обнаружил на полу тебя.
Ты стал извиняться, говорить что-то об отчёте, но я по твоей интонации понял: дело в другом. Похоже, тебя попросили прийти. Хавок, ну, попадись ты мне завтра!
Разумеется, едва войдя в кабинет, ты с порога начал давать мне советы в делах, которые тебя совершенно не касались. Я много месяцев жил на пределе, поэтому нервы сдали. Я резко потребовал, чтобы ты выметался вон. Однако тут же поймал себя на противоположном желании – схватить тебя в охапку, зарыться лицом в твои волосы… И стоило мелькнуть этой проклятой мысли, как тело сразу отреагировало наиболее привычным способом.
Я отвернулся к окну, потому что смотреть на тебя теперь было мучением. Молился, чтоб ты разозлился и ушёл. Сердце колотилось, дыхание рвалось, как нить …
И тут ты приблизился и схватил меня за плечи. Мы снова оказались лицом к лицу. Я пытался нарочно обострить ссору и выгнать тебя под любым предлогом, потому что со мной творилось неладное. Впервые в жизни до зубовного скрежета, до ненависти к себе я хотел мужчину. Своего подчинённого, моложе меня едва ли не вполовину! В сердцах я тогда высказал достаточно, чтобы ты ощутил вину за свое вторжение. Надеялся, что ты уйдёшь, и можно будет сесть, успокоиться и взять себя в руки. Нет, задавить преступное влечение в зародыше, чтобы оно больше никогда не посмело даже пискнуть!
Дальнейшее до сих пор помню в мельчайших подробностях.
Сажусь за стол, опускаю голову на руки и медленно выдыхаю, уверенный, что тебя уже здесь нет. Вдруг чувствую прикосновение тёплых пальцев. Они гладят мои плечи, ласкают волосы. Не веря себе, поднимаю глаза и встречаюсь с твоим сочувствующим взглядом. Ты… жалеешь меня? Ненавижу жалость!
Собираю волю в кулак и отталкиваю тебя. Но вместо того, чтобы, наконец, ретироваться, ты вдруг склоняешься и целуешь меня в лоб. Реальность смещается и уплывает. Невозможно думать и рассуждать … Даже если я крикну сейчас во весь голос, чтобы ты убирался, ты не поверишь. И будешь прав. Но я говорю эту явную ложь, а ты, конечно, не уходишь, наоборот, решаешься на то, чего мне самому хочется больше всего на свете.
Борьба между моралью и сумасшествием разрешается не в пользу первой. Мои губы разжимаются под твоим натиском, и я впервые ощущаю в себе твой вкус, вдыхаю ошеломляюще-терпкий аромат молодости. И тогда меня внезапно осеняет: ты хочешь меня так же сильно, но при этом, как и я, пытаешься отрицать собственные желания.
Правильно делаешь! Ещё секунда, и мы оба будем сожалеть.
Пытаюсь объяснить, почему нам не следует продолжать, а ты вдруг с независимым видом отвечаешь, что лишь помогал мне выбраться из отчаяния, и ничего личного тут нет.
Зачем лжёшь? Но если это действительно было лишь «спасением утопающего», тогда иди и устройся инструктором на лодочную станцию! Ты упустил своё призвание.
Снова пытаюсь выставить тебя за дверь, но ты вдруг совершенно с другим выражением лица начинаешь говорить, и в твоём голосе слышится сожаление, просьба о прощении, нежность. Ты рассказываешь о своих чувствах, не называя их, но мне и этого хватает. Я понимаю, что твой сегодняшний порыв тоже вызревал долгие годы, а теперь вспыхнул со всей убийственной силой, неожиданно для тебя самого. Ты вряд ли способен контролировать ситуацию, да и я на пределе, но постараюсь дать тебе то, чего ты на самом деле хочешь наиболее безопасным способом. Я пройду по краю, однако катастрофы мы избежим. Ведь ты не осознаешь, зачем явился сюда? Говоришь, хочешь остаться? Что ж, сам напросился.
Подхватываю тебя на руки и усаживаю на стол. А мне давно так хотелось. Распускаю твои волосы, откровенно любуюсь ими, потом опрокидываю тебя на спину, расстёгиваю рубашку и склоняюсь над тобой, пригвоздив по-мальчишечьи тонкие запястья ладонями к столешнице… Вот она, грань, которая должна напугать любого!
И ты напуган. Но в самой глубине расширившихся зрачков, обведённых тонким кругом тающего золота, вспыхивает ответное желание. Ты словно заранее говоришь «да» всему, что я собираюсь сделать. Впрочем, я не настолько спятил, чтобы воспользоваться моментом. Я лишь намекну тебе вслух об одной интересной возможности, дабы ты осознал всю глупость своего предложения.
Но ты никогда не признаешь свою неправоту? В этом мы похожи. Оба живём эмоциями, несмотря на то, что весь пройденный путь заставлял нас жить разумом. Нам всегда мало того, что у нас есть, и мы постоянно идём к неизведанному, не осознавая своих ошибок.