Лиза гладит меня по щеке, потом целует. Обхватываю её лицо ладонями, впиваюсь в губы, словно желая что-то доказать ей или себе. Лиза отходит от меня и шепчет только одно:
— Хочешь чаю?
Я киваю, и она пропускает меня внутрь. В доме три комнаты: кухня, гостиная и спальня. Они кажутся тесными после нашего коттеджа, но я готов привыкнуть и остаться здесь на всю жизнь, если потребуется.
Закатный свет сочится сквозь маленькие окна, золотя доски пола. Посреди кухни стоит стол, накрытый белоснежной скатертью.
Чувство умиротворения охватывает меня. Лиза ставит передо мной фарфоровую кружку с нарисованными листьями клёна. Себе берёт такую же. Приносит закипевший чайник.
Мы сидим и неторопливо пьём чай с тостами и черничным джемом. Потом Лиза садится ближе, берёт мои руки и прижимает их к груди. Забытое чувство захлёстывает волной. Целую её, чувствуя во рту сладкий привкус. Лиза доверчиво льнёт ко мне, обвивает руками шею. Сколько месяцев я уже не ощущал этих объятий! Отвык, иссох внутри, обозлился на весь мир. Смертельно соскучился.
Не давая себе возможности задуматься, подхватываю её на руки. Это совсем маленький дом, и мне даже не приходится искать спальню.
Следом бежит неизвестно откуда взявшийся Хайяте, помахивая хвостом.
Наверное, он обижается, что дверь захлопывается прямо перед его носом. Пес садится снаружи и начинает скулить.
— Извини, приятель, — шепчу себе под нос, — я похищаю твою хозяйку на пару часов.
Постель хранит аромат женских духов… Смотрю в родные глаза, молясь, сам не зная кому — судьбе, высшим силам — чтобы суметь разрушить стену, разделившую нас в последний год. И чувство вины за вчерашнее, за то, что я посмел целовать и желать ещё кого-то, исподволь гложет сердце. Ничто в этом мире не остается безнаказанным, но сейчас не хочется думать о плохом. То, что было вчера, напоминало безумный, сметающий всё ураган. То, что я ощущаю сегодня — тишина, спокойствие, принятие. Добрые, всё понимающие и прощающие руки тянутся ко мне…
Когда мы, счастливые и умиротворённые, лежим рядом, обняв друг друга, я слышу, как Лиза тихо шепчет мне на ухо:
— Я хочу перестать быть для тебя препятствием.
— Ты никогда им не была!
— Но я не могу иметь детей.
— Для женщины материнство — не единственный способ реализовать себя. Если усыновление неприемлемо, можешь посвятить себя карьере.
— Для этого мне придется уехать в другой город или вообще за границу. Останься я в столице, большинство будет сплетничать за твоей спиной, будто ты оказываешь мне протекцию. И так разное выдумывали, хотя до звания капитана меня повысили приказом Груммана, а не твоим… Уехать же в другой город — значит, снова расстаться с тобой. Причем не на год, а гораздо дольше. Это замкнутый круг. Видишь, я пытаюсь найти варианты, но не получается.
— Почему ты раньше всё не объяснила? Я способен понять тебя.
— Боялась показаться эгоисткой, думающей в первую очередь о том, как самой выжить. Но всё так и есть. Я стала эгоисткой … После Мэрианн.
— Милая, это не предательство и не эгоизм — пытаться найти свои собственные причины жить!
— Однако куда бы я ни пошла и ни поехала, моя реальность заключается в том, что я никогда не смогу подарить тебе ребенка, а тогда, получается…
— Считаешь, будто обманула мои ожидания?
По её наполнившимся слезами глазам понимаю, что угадал.
— Пойми, вместе с тобой я готов воспитывать любого ребенка, которого ты полюбишь!
Лиза, всхлипнув, прижимается ко мне крепче.
— Спасибо. Ты это говорил и раньше, но я словно не слышала … Я вообще ничего не слышала.
— Ты вернёшься?
— Через пару недель. Мне нужно кое-что обдумать. Только не обижайся.
— Не буду, — тихо улыбаюсь, — но через две недели я снова приеду сюда! И заберу тебя с собой, если будешь готова.
Она кивает.
Утром я возвращаюсь самым ранним рейсом в столицу, по пути размышляя о том, что, наверное, всё в моей жизни начинает понемногу налаживаться.
***
В Штабе я становлюсь прежним. Хавоку, наверное, и в голову не приходит, кому и каким образом удалось вернуть в нормальное состояние «упрямого, как мул, фюрера». Во время нашего разговора на следующий день он долго косится на меня с удивлением, потом дружески хлопает по плечу: «Я рад, что ты снова с нами». Больше ничего не уточняет.
С тобой мы почти не видимся с той ночи. Разве что случайно сталкиваемся в коридорах, но ты приветствуешь меня, затем отводишь глаза и быстро удаляешься под предлогом работы. И я не знаю, что сказать. Ничего, пройдёт время, мы оба забудем этот эпизод. В конце концов, самого худшего не произошло, к счастью для нас обоих.
Однако судьба требует оплаты моих счетов гораздо раньше, чем я ожидаю.
Спустя десять дней мадам Гернштейн приносит на подносе внушительную пачку корреспонденции вместе с горячим кофе. Отпивая маленькими глотками обжигающий напиток, разворачиваю письмо за письмом, набрасывая на черновике примерный план ответов на наиболее важные, а остальные расписываю для исполнения заместителям.
Внезапно в моих руках оказывается грубо склеенный конверт из плотной бумаги. Скорее всего, самодельный. На конверте ни единой марки, не проставлены адрес и имя отправителя.
Убедившись, что внутри лежит достаточно объёмная стопа бумаг, вскрываю его.
На стол высыпаются цветные фотографии. На одной из них мы с тобой слились в поцелуе. На второй я склоняюсь над тобой, лежащим поверх моего стола. На третьей ты тесно прижимаешься ко мне, позволяя ласкать себя, а на четвертой — даришь ответные ласки. На оборотной стороне последнего снимка выведено печатными буквами: «Как вы думаете, этот человек заслуживает того, чтобы стоять во главе страны?»
Я чувствую, как мир рассыпается на части, увлекая за собой тебя, Лизу, Уинри-сан, Ван-куна… Кто бы ни сделал эти фотографии, ничего не изменить. Теперь о последствиях — ближайших и отдалённых — можно лишь догадываться.
Несмотря на шок, мгновенно соображаю, как шантажист ухитрился отснять компромат, оставшись абсолютно незамеченным. Ракурс фото однозначно говорит о том, что нас снимали с потолка. Над моим кабинетом находится пустая комната со стеллажами. Нечто вроде малого архива, куда складывают недавнюю переписку глав государств, а через пять лет письма отправляют в большой архив. Меня это вполне устраивает: во-первых, всегда можно быстро найти нужный документ, во-вторых, во время совещаний сверху не слышится никакого отвлекающего шума. Но я, естественно, никогда не проверял ту комнату на наличие люков в полу, а, очевидно, они были. И ими активно пользовались. Только вот до злополучной ночи в моём кабинете не происходило ничего сомнительного.
Говорят, легче простить того, кто ежедневно ошибается, чем того, кто совершит один проступок за всю жизнь. В глазах окружающих второй будет выглядеть куда более виновным из-за своей сложившейся до того времени безупречной репутации. Единственная ошибка станет для него несмываемым клеймом. И всегда найдётся тот, кто готов годами подкарауливать эту случайную ошибку, чтобы извлечь выгоду.
Остаётся прочесть письмо и выяснить, чего от меня хотят. Стараясь сохранять хладнокровие, вытаскиваю из конверта лист и читаю послание, тщательно выписанное теми же ровными буквами:
«Господин фюрер! Вы, наверное, сами осознали всю глубину своего падения, а если нет, мы вынуждены сообщить, что населению Аместриса не нужен безнравственный правитель. Предлагаем Вам в течение трёх дней после прочтения данного письма отказаться от должности фюрера и позволить занять своё место более достойному претенденту. В противном случае копии фотографий будут отправлены в Ризенбул, а ещё через два дня, если не одумаетесь, вся столица будет в курсе ваших похождений. Доброжелатели».
Ризенбул? Эти подонки неплохо информированы.
Снова гляжу на снимки. У того, кто фотографировал, безусловно, присутствует вкус. Если забыть о ситуации, это очень красивые кадры. Ты выглядишь безупречно с запрокинутой головой, с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами. Проклятие, я и не думал, что мы с тобой можем выглядеть так …