Однако становится тошно при мысли о том, что наши мгновения близости украли. Чужие глаза смотрели на нас через объектив, незнакомые руки проявляли пленку с единственной целью — растоптать, унизить.
Я единственный раз позволил себе забыть о грани дозволенного. И я готов платить за свои ошибки. Но почему мои личные отношения непременно должны стать общественным достоянием и принести несчастье дорогому мне человеку?
Они загнали нас в угол. Я не могу быть уверен, что даже после того, как добровольно оставлю управление страной, эти фото не будут отосланы твоей семье.
И нельзя никому сказать о письме, особенно тебе, иначе ты непременно рванёшь, очертя голову, искать злодеев. Зная тебя, можно без труда предсказать, что ты обязательно влипнешь в историю. Значит, лучше организовать поиски самому, придумав правдоподобную причину… Например, у меня украли важные документы, и я пытаюсь найти того, кто это сделал.
Точно. Пусть служащие отдела расследований проверят отпечатки пальцев и следы от обуви в верхней комнате. Попробую опросить охрану, не видели ли они кого-нибудь подозрительного за прошедшие дни.
Если б было возможно отдать письмо на экспертизу графологам, исследовать бумагу на предмет места её изготовления или продажи, выяснить марку фотоаппарата … Но об этом не может идти речи. Придётся обходиться наскоро придуманной легендой и уликами из комнаты, если они обнаружатся.
Убираю фотографии с письмом в сейф. На самое дно. Когда найду плёнку, сожгу всё сразу, не выходя из кабинета. Конверт же без содержимого пусть полежит в столе. Кто знает, может, я сам выясню, где именно производится подобная бумага.
Вызвав мадам Гернштейн, прошу её открыть малый архив, объяснив своё поведение той самой выдуманной кражей документов. Моя секретарь, как всегда, поджимает губы и осуждающе качает головой, всем своим видом выражая негодование по поводу обнаглевших преступников, посмевших украсть бумаги фюрера.
Разумеется, в комнате полы были несколько раз тщательно промыты, а пыль со всех полок вытерта. Ещё бы. Почти две недели прошло!
Место, где располагается люк, шантажисты задвинули стеллажом со старыми документами. Отодвинуть его не представляет сложности.
Что-то царапает по полу. Взглянув вниз, обнаруживаю пуговицу от военного мундира. Обронили её недавно, она даже не успела покрыться пылью. Похоже, шантажист — один из служащих Штаба, либо кто-то нарочно пытается подставить наших людей. Такую возможность тоже нельзя сбрасывать со счетов. Надо узнать, кто десять дней назад обращался в хозяйственную часть, и я выявлю кандидата в преступники.
Быстро поднимаю пуговицу и прячу в карман.
Простучав доски под стеллажом, обнаруживаю снимающиеся фрагменты паркета, а под ними - люк, о существовании которого полчаса назад предполагал лишь гипотетически. Вот здесь уже трогать ничего не следует, так как на крышке могли остаться отпечатки пальцев.
Вернувшись в кабинет, вызываю Маллера и Нортона из отдела расследований и поручаю им осмотреть люк и пространство вокруг. Затем через мадам Гернштейн приглашаю охранников с первого этажа здания, а потом и тех, кто обычно несёт караул снаружи.
Все, как один, уверяют меня, что за прошедшие десять дней не заметили ничего подозрительного. Никто посторонний, не имеющий пропуска, не пытался пройти через них.
Отпустив охрану, откидываюсь в кресле и снова рассматриваю пуговицу. Ничего особенного. Обычная. Вполне могла принадлежать, как женской, так и мужской военной форме. Нить на концах разлохматилась. Видно, шантажист второпях зацепился за край стеллажа, и вырвал её, как говорят, «с мясом». Впрочем, если учесть, что мы вообще не слышали никаких звуков в ту ночь, возможно, в комнате находились двое, и они аккуратно перенесли стеллаж с места на место. Однако один из них вполне мог зацепиться за что-то в темноте.
Теперь надо позвонить в хозяйственный отдел и попросить выписку о расходах со склада за последние десять дней, что я незамедлительно и делаю.
Через двадцать минут ко мне снова входят ребята из отдела расследований. Они докладывают, что смазанные отпечатки с люка удалось снять, однако идентифицировать их будет непросто. Я приказываю им просидеть хоть всю ночь, но выудить максимум информации из найденного. Маллер и Нортон уходят.
В этот момент неожиданно являешься ты, опередив всего на полшага мадам Гернштейн, которая вбегает следом, докладывая о твоём приходе. Зная своего секретаря, я бы сказал, она просто кипит от возмущения. Наверное, опять пыталась сказать, что я занят, но ты её проигнорировал.
— Чем обязан, Стальной?
— Прошу прощения, господин фюрер. Моя работа по расшифровке окончена. Я обучил остальных сотрудников известным мне западным системам мер. Составил таблицу перевода единиц из одной системы в другую. Перечертил полностью чертежи машин…
— И всё это успел за десять дней?! — вслух поражаюсь твоей работоспособности.
— Таблицы было составить проще всего. Чертежами занимался по ночам.
— С меня дурной пример берёшь? — позволяю себе улыбнуться, заметив, что мадам Гернштейн, гневно фыркнув, выходит из кабинета.
— Дурной пример обычно заразителен, — зеркально отражая мою улыбку, киваешь ты. — Особенно если его подаёт глава государства.
— Дошутишься, — наверное, в моём голосе невольно проскальзывает тревога
Ты хмуришься и, внимательно приглядевшись ко мне, спрашиваешь.
— Что случилось?
— Ничего. У меня просьба… личного свойства. Если у вас с Уинри есть родственники в другом городе, навестите их завтра.
— К чему такая спешка? — ещё больше напрягаешься ты.
— Просто совет. Лучше если вы их не просто навестите, а останетесь погостить подольше. На месяц или два.
— Но у нас нет родственников в другом городе!
— Уезжайте в Бриггс или в Ксинг.
— Исключено. Ван-тян не перенесёт путешествия через пустыню или в горы, он слишком мал.
— Ван-тяна можно оставить с Пинако-сан. Правда, существует ещё вариант … Переезжайте все в наш дом! Лиза скоро вернётся. Думаю, она не будет против.
— Я рад, что вы с Лизой-сан решили снова быть вместе. А теперь скажите: что за опасность угрожает моей семье?
Я молчу.
— Опасность появилась сегодня?
— Не выдумывай, — отворачиваюсь, понимая, что опять недооценил твою сообразительность.
— А ты не лги! — застываешь на месте, понимая, что зарвался, и немедленно поправляешь себя. — Не лгите, господин фюрер.
Внутри меня всё переворачивается. Я мгновенно понимаю, что ничего-то за эти дни не изменилось. Я по-прежнему мучительно хочу тебя. Наверное, мучительнее, чем прежде. Как же глубоко я вляпался!
— Кто враг? — тихо спрашиваешь ты.
— Нет никаких врагов.
— Вам с Лизой-сан тоже угрожают? Или шантажируют благополучием моей семьи?
— Хватит сочинять!
— Значит, да. Чем я могу помочь?
Так и знал, что этим закончится. Но ведь я не обязан рассказывать всё? Вытаскиваю из ящика стола и протягиваю тебе пустой конверт с надписанным адресом Штаба.
— Мадам Гернштейн понятия не имеет, откуда он взялся. Почтальон его не приносил. Такое впечатление, что он возник в стопе с корреспонденцией сам собой. На нём нет ни марки, ни почтового штемпеля.
— Значит, в Штабе работает пособник шантажиста, — пожимаешь ты плечами, — он и подбросил письмо, когда мадам Гернштейн отлучилась на минутку. Видно, информация была такого свойства, что преступники сами боялись утечки данных, поэтому не доверили его почте.
— Согласен. Если бы я мог, то отдал бы письмо в отдел расследований. Но я не могу.
— Из-за его содержания?
Игнорирую вопрос.
— Стальной, помоги узнать адрес фабрики, производящей такую бумагу. Уже одно это даст хорошую зацепку. Я полагаюсь на тебя. Действовать надо быстро, причем конверт никому показывать нельзя. Держи его всё время при себе. Понял?