Хочу эти губы. До смертельной боли хочу! Но нельзя. Они упрямые, бешеные, жёсткие, горячие и умелые. Но — не мои. Глупый сон, от которого невозможно проснуться, как ни старайся…
— Это уже кое-что проясняет.
— А для меня по-прежнему потёмки. Так что было в письме? Теперь я имею право узнать?
— Нет, — спокойно отвечаешь ты и тут же меняешь тему. — Твоя жена приехала сегодня утренним поездом с Пинако-сан и вашим сыном. До поры до времени вы будете жить у меня.
— Они потребуют объяснений.
— Я ничего объяснять не собираюсь, кроме того, что это всё делается ради вашей безопасности.
— Огненный, ты притащил нас в свой дом и не желаешь объяснить настоящую причину своего поступка?! Ты соображаешь?!
— Субординация, Стальной. Соблюдай её, будь добр.
Опять этот ненавистный официальный тон.
— Хавок-сан, видимо, тоже чего-то важное не соблюл, оттого его и выгнали?
Заметно бледнеешь.
— Не упоминай при мне его имя. Никогда.
— Объяснений и в данном случае не будет?
— Я не обязан отчитываться ни перед кем по поводу своих решений.
— Великий фюрер, само собой!
— Стальной! — резко окликаешь меня, хотя в этом нет необходимости.
Почему-то вздрагиваю, и по коже бегут предательские мурашки. О, алхимики всех времён и народов! Подходишь ближе и кладёшь ладони мне на плечи. Твои руки очень тяжёлые. Невыносимо тяжёлые и невыносимо жгучие.
Поднимаю глаза и осознаю, что проиграл все сражения и войну махом. Не могу смотреть в твои глаза и бороться. В такой ситуации я способен только сдаться, и ты знаешь это. Нечестный приём, Огненный.
— Теперь слушай. Я прощаю всё, кроме подлого предательства и лжи. Кроме грязных махинаций за моей спиной и попыток погубить близких мне людей. И если я вдруг выгнал того, ради кого совсем недавно готов был пожертвовать жизнью, стало быть, тому есть очень, я подчёркиваю, очень веские причины. А если я о них молчу, значит, хочу защитить кого-то другого, не менее дорогого мне. Если ты до сих пор ничего не понял, жаль. Тогда ты просто мальчишка, который так и не повзрослел. Постарайся убедить свою семью остаться в моём доме так долго, как это будет необходимо. Надеюсь, тебе не слишком сложно продолжать доверять мне?
Горло сжимает спазм. Доверие — красивое слово. Только вот я сам себе не доверяю в последнее время. Как быть?
— Стальной, ты понял?
Как жить в твоём доме, наблюдая эти губы каждый день так близко и не имея возможности прикоснуться к ним?
— Как долго… нам придётся жить у тебя?
— Столько, сколько потребуется для того, чтобы обезвредить нависшую угрозу.
— Моя информация о конверте помогла?
— Да. Остается уточнить, кто и где именно заказывает бумагу из Аэруго, и круг моих поисков значительно сузится.
— Я помогу в расследовании!
— Помощь не требуется.
— А, вот, значит, как… — невольно закипаю вновь, но ты меня быстро перебиваешь.
— Ты и так постарался. Отправляйся к жене и сыну. Они ждут тебя. Ступай, мне некогда спорить с тобой. У меня действительно много работы.
Кто бы сомневался!
Я ухожу, но не к Уинри и Ван-тяну. Направляюсь к Хавоку-сан, заглядываю в кабинет, надеясь, что капитан ещё там. Мне везёт. Хавок-сан стоит возле стола, неторопливо собирая вещи. Лицо его непроницаемо. На моё счастье, в помещении больше никого. Замечательно, можно говорить, не опасаясь лишних ушей.
— Привет, Стальной! У тебя-то, надеюсь, всё в порядке? — улыбается, но уже не так, как прежде.
Никакой радости в голосе, и взгляд тусклый. Впрочем, чему тут удивляться?
— Отлично, спасибо, — лгу и не краснею. — Я хотел бы знать, что произошло между вами и фюрером? Не представляю, чтобы вы могли совершить нечто, заставившее его так поступить с вами!
— А я ничего и не делал, — грустно усмехается, перекатывая во рту незажжённую сигарету. — Только мне не поверили. Где-то в малом архиве нашлась моя потерянная несколько дней назад пуговица от военной формы и, главное, мои отпечатки пальцев. Без понятия, как всё это оказалось в том месте, но господин фюрер обвинил меня в шпионаже. Вроде как я сливал важную информацию врагам Аместриса. Честно, я мало что понял из его обвинений. Дошло только, что я предатель. Наверное, тебе лучше не общаться со мной, а то рискуешь загреметь в сообщники, — отечески треплет по волосам.
— Но это же полная чушь! — невольно вырывается у меня.
— Для господина фюрера это истина. Я рад, что ухожу сейчас, пока Огненный ещё похож на самого себя. Власть, в конце концов, меняет всех, но мне жаль, что это случилось и с ним. Если он начал видеть в преданном друге злейшего врага и упорствует в своих подозрениях, несмотря на наше общее прошлое, то… ничего не поделаешь, дружбе конец, равно как и службе.
Ушам не верю! Огненный, безусловно, перегнул палку, но и Хавок-сан туда же! Неужели собирается уйти, даже не попытавшись очистить своё имя от грязных подозрений?
— Однако можно найти доказательства вашей невиновности! Зачем смиряться так быстро?
— Ищейки фюрера сказали, что в плохом месте в плохое время был я. Как отпереться? И что ещё можно доказать?
— Но разве есть смысл сразу соглашаться со всеми обвинениями? Поговорите с фюрером! Пусть он прикажет провести другое расследование!
— К чему? Он верит не мне, а своим ищейкам и бездушным предметам, которые свидетельствуют против меня. Фюрер угрожал, требовал во всём сознаться, но мне не в чем сознаваться! И тогда он сказал, что в память о нашей прошлой дружбе отпустит меня, а не посадит в тюрьму, но с условием, что я больше никогда не появляюсь здесь.
— Я попробую помочь, если вы расскажете с самого начала, как всё было!
— Незачем. Даже если господин фюрер после второго расследования и пересмотрит своё решение, я всё равно здесь не останусь. Даже не представляешь, что мне пришлось сегодня выслушать от него! Никогда прежде я Мустанга таким не видел.
— Но у него, возможно, были какие-то свои причины. Рой… то есть, Огненный… Проклятие, фюрер! Он часто бывает вспыльчивым, вы же знаете. Власть не испортила его!
— Рад, что ты на его стороне. В конце концов, ему нужны преданные люди. Но я больше не могу быть в их числе. Извини, мне нужно собирать вещи.
— Хавок-сан, я не верю в вашу виновность! Кто-то подставил вас! И этот кто-то не только ваш личный враг, но и враг всего Аместриса, ибо он наверняка замышляет что-то против фюрера, возможно, хочет свергнуть его, для начала лишив поддержки друзей и верных людей. Он сеет вражду между нами. Но мы не должны так легко поддаваться чужим козням! Вместе мы справимся!
— Ты оптимист, Эдвард-кун. А мой оптимизм сегодня рассеялся безвозвратно.
— Прошу, не уходите! Придумайте что-нибудь, чтобы остаться!
— У меня нет идей, как это осуществить.
— Попросите о повторном расследовании! Я пойду с вами и буду просить за вас!
— Огненный не будет слушать. А в итоге и ты попадёшь под горячую руку и вылетишь следом.
— А если нет? Помните, вы недавно просили помочь ему любым способом?
— Да, и ты как-то справился. Молодец!
— По сути, я ничего не сделал, просто поговорил с ним. Важно другое. Я до сих пор помню, как вы беспокоились за него. Если он вам до сих пор небезразличен, не могли бы вы и сейчас постараться сделать шаг ему навстречу, если даже он отказывается вам верить?
— Извини, Эдвард-кун, я уже решил, что не буду ничего доказывать. Прощай и будь счастлив. Я тебе этого искренне желаю! А сейчас, пожалуйста, оставь меня.
Покидаю опустевший кабинет, где Хавока-сан уже и так предоставили самому себе, опасаясь твоего гнева.
Широкими шагами направляюсь обратно в твои апартаменты. И злюсь по пути. Ох, как же я злюсь!
Мадам Гернштейн снова на посту и, стоит мне приблизиться, заводит извечную шарманку о том, как ты занят. Да плевать! Врываюсь в кабинет, где ты общаешься с двумя рожами, напоминающими Шрама в худшие моменты его жизни, и заявляю с порога:
— Если так вести себя с друзьями и так защищать близких, тогда и врагов иметь не надо. Вы сами себе злейший враг! Голову даю на отсечение, если продолжите в том же духе, в скором времени рискуете потерять всех, кто до сего момента вам верил! — разворачиваюсь на каблуках и выхожу, сопровождаемый минутой молчания со стороны тебя, амбалов и чрезмерно усердной секретарши.