На пороге стоит Лиза. К её боку испуганно жмётся темноволосая, синеглазая девочка лет шести.
Лиза вымученно улыбается. Она очень бледна, под глазами залегли тёмные круги. В прошлый раз, когда мы виделись, она выглядела значительно лучше.
Медленно поднимаюсь из-за стола, предчувствуя новую беду.
— Что случилось? — губы пересыхают. — Почему ты не позвонила и не сказала, что приедешь? Я бы тебя встретил. И почему сюда, а не домой?
— Я пришла попрощаться.
— Попрощаться? Погоди! Ты обижаешься, что я за тобой не приехал? Но тут произошло столько всего… Мне пришлось бороться с заговорщиками и … — понимаю, что слова звучат жалко и неубедительно, хоть я и не лгу. — Прости. Это скверное оправдание, да?
— Я ничуть не обижена.
— Тогда в чём причина? Ты говорила, тебе нужно время, чтобы всё обдумать, а потом ты вернёшься.
— И я сдержала слово. Всё обдумала и приехала, чтобы сказать: нам не надо больше жить вместе. Я возвращаюсь в Ист-Сити с Моникой.
— С кем?!
— С этой девочкой. Я собираюсь ее удочерить.
— Ты ничего о ней раньше не говорила! Кто она? Откуда? Где её настоящие родители?
Лиза наклоняется к Монике и шепчет что-то вроде:
— Подожди за дверью… Пожалуйста.
Девочка кивает и быстро выбегает из кабинета. Лиза выпрямляется и поворачивается ко мне.
— Моника родом из Суры. Её родители несколько дней тому назад покончили с собой, когда твои люди пришли их арестовывать.
Холодею до кончиков пальцев. Дыхание останавливается.
Ишварская война давно окончена, но я снова виновен в смерти людей, пусть и косвенно! И на сей раз моя невольная жертва — эта малышка. Все мои прегрешения выжечь не получится даже в аду…
— Её родители были «правдоискателями»? — голос едва повинуется мне.
— Да. Твои люди во время арестов запугивали заговорщиков так, что некоторые предпочитали наложить руки на себя и близких. Моника чудом уцелела. Отец хотел и её убить, чтобы она не осталась сиротой и не погибла от голода, ибо у них нет родственников, но мать не позволила. Она первая выстрелила в мужа, а потом покончила с собой. Я отбила ребёнка из лап твоих военных, когда девочку против воли собирались увезти в Централ. Моника совсем недавно была весёлой и жизнерадостной, а теперь всего боится и ни с кем не говорит.
— Я не приказывал никого доводить до самоубийства! И я непременно разберусь с теми, кто виновен!
— Я полюбила Монику, как только приехала в Суру и познакомилась волей случая с её семьёй, — продолжает Лиза, словно не слышит моих, не нужных теперь никому оправданий. — Едва увидев её, я сразу ощутила в ней родственную душу. Словно это наша ожившая Мэрианн! Поэтому я не позволю ей страдать!
— Я не знал, что творят мои люди! Мне о подобных случаях не докладывали, а сам я даже подумать не мог…
Прерываю сам себя на середине фразы.
Зачем я это говорю? Ничего ведь не исправить, а виноват я один! Это очевидно.
— Естественно, они не докладывали, — с горечью замечает Лиза. — Не хотели, чтобы ты узнал. Но Моника стала жертвой. Она знает, что её родителей хотели арестовать по твоему приказу. Она тебя боится, и вряд ли это когда-либо изменится.
— Не стоит бояться, — выдавливаю с коротким, сухим смешком. — Ненавистного фюрера скоро не будет у власти.
Лиза напрягается.
— Ты о чём?
— Я собираюсь отказаться от должности в пользу Оливии Армстронг в ближайшее время.
— И чем займёшься дальше?
— Уеду в Бриггс. Там много серьёзной работы.
— С ума сошёл?! — неожиданно выпаливает Лиза. — Хочешь похоронить себя в глухих горах в расцвете сил?!
— Почему ты столь нелестно отзываешься о моём решении? — всё же обидно слышать подобное от собственной жены.
— Да потому что ты лучший фюрер для Аместриса! Другого не надо! Зачем ты хочешь добровольно отказаться от поста?!
— Я сделал всё, что мог. И даже успел совершить несколько фатальных ошибок. Теперь уступаю дорогу другим.
— Совершенное безумие. Если тебя подтолкнула к этой мысли рассказанная мной сейчас история, то ты просто принял решение под давлением обстоятельств. И это похоже на бегство, а не на продуманный выбор!
— Но я никудышный фюрер, если причинил зло гражданам своей страны! Сломал жизнь маленькой девочке, которой никогда не пожелал бы ничего дурного…
— Ты меня превратно понял! Я вовсе не обвиняю тебя в смерти родителей Моники. Ты никогда бы не причинил никому зла намеренно, и мне об этом известно лучше, чем кому бы то ни было другому. Я просто объясняю, почему Моника не примет тебя как своего отца, даже если формально мы останемся вместе. Она достаточно взрослая, всё помнит и никогда не забудет. Прости, Рой, наши отношения прошли долгий путь, но он окончен, и каждому из нас надо выбрать новый. Не только мне станет легче, если мы разойдёмся, лучше будет и тебе.
— Каким образом?! — вспыхиваю. — Как ты можешь утверждать такое за меня?!
— Просто знаю, — отвечает тихо, но уверенно, правда, почему-то не смотрит мне в глаза. — Ты сам однажды поймёшь, что я была права. Если ещё не понял.
— Не понял и не пойму!
— Прости, но я не изменю своего решения. Я должна уехать из Централа, как можно скорее.
— Милая, подумай, возможно, и ты сейчас совершаешь свой поступок под давлением обстоятельств?
— Нет, я уверена, что поступаю правильно. А вот тебе не советую отказываться от поста фюрера. Этим ты навредишь Аместрису, даже поставив во главе государства такого сильного, опытного и отважного человека как Оливия-сан.
— Ты приняла решение без учёта моего мнения. Почему я должен поступать иначе?
— Не будь эгоистом. Твоё решение касается не только нас двоих, а всей страны. В любом случае, иди выбранным путём, если сердце подсказывает, что этот путь верный. И, конечно, будь счастлив! От всей души тебе этого желаю! Прощай, Рой.
Разворачивается и быстро исчезает за дверью. Сам не понимаю, почему стою, как вкопанный, и не бегу следом. Наверное, внутренним чутьём осознаю, что это бессмысленно. Лиза не вернётся. Она всегда принимает решение лишь единожды и никогда не изменяет ему.
Последняя нить обрывается внутри. Я потерял за эти дни больше, чем могу вынести: тебя, Лизу, Хавока. Даже мадам Гернштейн. Это невыносимо.
Это чертовски больно.
========== Глава 10. Сосны Ризенбула ==========
Моей непоколебимой уверенности в том, что я не желаю больше тебя видеть, хватает ровно до возвращения в Ризенбул. Находясь круглосуточно под охраной в твоём коттедже, где ни мне, ни Уинри не позволяли никуда выходить, я мог злиться и называть тебя предателем, но дома гнев угас. Он стал бессмысленным.
А Уинри, как ни странно, доверяла тебе даже в те дни, когда жизнь моей семьи стала похожа на жизнь арестантов. Она постоянно напоминала, что ты не способен предавать друзей, а случай с изгнанием Хавока-сан — лишь твоя попытка защитить его от опасности, точно так же, как ты защищаешь и нас, спрятав в своём доме. Утверждала, что арестантам не меняют так часто бельё, не кормят изысканными блюдами и не выполняют малейшие прихоти. А я кипел от бешенства и не желал соглашаться. Только оказавшись в родных стенах и поразмыслив обо всём этом на холодную голову, осознал: Уинри была права. Если не считать принудительного лишения свободы, мы жили, как короли. Нас кормили на убой, приносили любые вещи, кроме газет и журналов, которые ты по непонятной причине запретил. Даже прислали симпатичную и добрую няню для Ван-тяна. Правда, Уинри тут же отправила её обратно, пояснив, что находясь сутками взаперти и не имея возможности работать, она и сама прекрасно позаботится о ребёнке.
Однако нам запрещали читать периодику и включать радио, а если мы собирались кому-то позвонить, то номер можно было набрать только с разрешения твоих охранников.
Как это меня бесило!
«Кто ты такой, чтобы контролировать жизнь моей семьи? — думал я тогда. — Ты не можешь без объяснений запереть нас в клетку и делать всё, что захочешь!»