Подхожу вплотную. Одной рукой касаюсь твоего лица, приподняв подбородок, другой нащупываю и расстёгиваю ремень твоих брюк, рывком сдёргиваю их вниз и опускаюсь перед тобой на колени. Сейчас ты только мой: прекрасный, желанный, самый лучший на свете! И я позабочусь о том, чтобы ты получил во сто крат больше, чем подарил мне тогда в Централе. Постараюсь, хоть никогда раньше не совершал ничего подобного.
Если бы день назад мне кто-нибудь сказал, чем я буду заниматься в лесу наедине с тобой сегодня, я бы счёл это наглой издёвкой. И, вне сомнений, сломал бы пару рёбер осмелившемуся заявить такое. А сейчас всё моё тело горит лишь оттого, что я просто смотрю на тебя, ощущаю твои руки на своём затылке, слышу твои стоны. Огонь, приливший к животу и пульсирующий в паху, нестерпимо жжёт. Хочу быть в тебе, двигаться внутри, наслаждаясь тем, как потрясающе ты выглядишь, приближаясь к экстазу, как, забывшись, кричишь моё имя…
Смогу ли сдержаться сейчас, чтобы не натворить беды? Ты же меня потом не простишь!
Но ты вдруг сам просишь о том, чего я и так хочу до сумасшествия. Разрешаешь, как тогда. Именно в тот миг меня внезапно посещает запоздалая вспышка здравомыслия. Я понимаю, что не имею права заходить настолько далеко. У тебя жена и ребёнок. Это против всех моих правил. Я никогда раньше так не поступал.
Собрав волю в кулак, лгу тебе, будто ты мне безразличен.
Кого пытаюсь обмануть? Разумеется, ты мне не веришь.
Следующее же твоё прикосновение — и я сдаюсь окончательно и бесповоротно. Проигрываю самому себе…
Невероятных усилий стоит не спешить, но ты словно нарочно провоцируешь меня, требуя больше и немедленно! Глупый мальчишка, неужели не видишь, как трудно мне сдерживаться? Сделай я то, чего мне действительно хочется, ты потом не сможешь сидеть неделю. Да и спать будешь, стоя у стены. Лишь страх навредить не позволяет взять тебя сразу, как только ты просишь об этом. Но ты настойчив и добиваешься своего.
Возбуждение нестерпимо. Не могу больше ждать. Сдираю форменную одежду, едва не порвав её в клочья, и впервые вжимаюсь в тебя обнажённым телом. Какое наслаждение касаться тебя своей преступной, истекающей вожделением плотью! Кажется, моё тело превратилось в огненный поток, жаждущий лишь одного — соединиться с тобой. Я и представить не мог, что удовольствие может быть таким острым, ярким, одуряюще-сильным.
Я хотел тебя так давно, с таким болезненным надрывом, что теперь не верится в реальность происходящего. Обхватываю твои бёдра и прижимаюсь к ним, предвкушая столь желанное удовольствие, но ты быстро выворачиваешься и ложишься на спину. Я предупреждаю, что в такой позиции будет больнее. А ты вдруг начинаешь подозревать, что у меня раньше кто-то был… Несусветная нелепость! До свадьбы с Лизой я, конечно, встречался с женщинами, но мужчин у меня никогда не было.
К счастью, ты быстро переключаешься на насущное и очень кстати подсовываешь мне то ароматное растение. Если бы не оно, не знаю, как бы тебе понравился твой первый раз, ибо как только наши тела соединяются, мой самоконтроль испаряется окончательно. Вхожу в тебя, не церемонясь, заставляя твоё дыхание прерваться, а затем, не дав нам обоим возможности опомниться, вбиваюсь резкими, быстрыми толчками в тесное, отзывчивое тело. Беру тебя жёстко, глубоко, оставляя пальцами следы на твоей коже. Ты задыхаешься, стонешь, но не просишь прекратить, и я начинаю надеяться, что удовольствие испытываю всё-таки не я один. Ложусь на спину и позволяю тебе быть сверху для того, чтобы лучше видеть твой экстаз. Полузакрыв глаза, с разметавшимися по плечам золотыми волосами, ты рвано, торопливо движешься, опираясь на мои плечи. Меня обнимают металл и плоть, прохлада и огонь. В конце концов, мы погружаемся в блаженство вместе, растворяясь в запахе сосен Ризенбула.
***
Спустя некоторое время всё повторяется. Утолённое лишь отчасти желание быстро вспыхивает вновь. На сей раз я готов позволить тебе сотворить всё, что угодно, но ты отказываешься и обращаешь мои слова в шутку. А я нисколько не шутил, между прочим.
Сжигающий наши тела огонь ненадолго оставляет нас в покое, и я рассказываю тебе накипевшее на душе, но обхожу вниманием злополучное письмо. А ты больше всего ждёшь рассказа именно о нём. Но я не могу расстраивать тебя, признавшись, что кто-то видел нас тогда. Зачем? Заговорщики арестованы, плёнка и фотографии сожжены. А то выдумаешь, будто я оставил свой пост из-за того компромата, начнёшь себя винить… С тебя станется.
Всё-таки быть любовником фюрера — та ещё головная боль. Но я не фюрер отныне, а комендант Бриггса, правда, пока не вступивший в свои права.
Время неумолимо движется к вечеру, а мне не хочется покидать тебя и коварную сосну, которая помогла нам украсть кусочек счастья. Боюсь даже думать о том, как ты будешь объяснять Уинри, где пропадал столько времени! Если начну размышлять об этом, не прощу себя. Надеюсь, что ты сумеешь сохранить благоразумие и не придавать большого значения сегодняшнему эпизоду. Ты должен жить со своей семьёй, а я отныне навсегда исчезну в снегах Бриггса.
Но как тяжело лгать себе, будто можно вот так просто уехать и забыть. Ты шепчешь моё имя мне на ухо, а потом предлагаешь махнуть с тобой на Запад… Если б ты знал, как сильно я хочу поддаться искушению оказаться с тобой в той комнатке с видом на ратушу, где под крышей голуби, и ни единая душа понятия не имеет, кто мы такие!
Однако на свете есть ещё Уинри-сан и Ван-кун. Кем я стану, разлучив тебя с ними?
И я делаю вид, будто Бриггс для меня намного важнее. Будто только и мечтаю поехать туда. Просто я не имею права признаться, что забыть тебя никогда уже не смогу. Ты засел внутри меня. Я пропитан тобой, как вода во время дождей пропитывает землю.
Помогаю тебе одеться только для того, чтобы в последний раз прикоснуться к тебе. Как хорошо, что ты хоть сейчас не отталкиваешь меня и не возражаешь… А затем я бегу из того соснового леса и из твоей жизни, не оглядываясь, толком не прощаясь. Потому что мне внезапно становится страшно, когда я понимаю: в моей власти разрушить твоё будущее. Одно моё слово — и ты бросишь семью. Но я не хочу этого. У тебя всё впереди — любовь к Уинри, воспитание сына, новые открытия и путешествия. Ты не должен застрять со мной и моими «тараканами в голове», как ты их верно назвал.
Поезд отъезжает от станции, а я сижу и считаю секунды, когда уже можно будет выглянуть в окно и быть уверенным, что вокзал остался далеко позади. Ибо если сейчас увижу тебя, выскочу из вагона, наплевав на Бриггс и собственные почти разрушенные принципы. Но такой поступок не решит ничьих проблем, только усугубит.
Сила алхимии, я, и правда, старый болван. В северных горах мне самое место. Я очень вовремя решил убраться туда.
========== Глава 12. Надлом ==========
Интуиция не подводит Уинри. Через пять месяцев в нашей семье появляется малышка Климентина. И снова, как два года назад, одурев от необъяснимого счастья, я держу на руках трогательный тёплый комочек, плоть от плоти моей… И опять повторяется всё, как с Ван-тяном: доверие и любовь, нежелание уезжать куда-либо от моей крохи.
Я помогаю кормить дочку из бутылочки, затем с ложки. Мы вместе учимся сидеть, бегаем на четвереньках по дому и двору, за ручку делаем первые шаги, примеряем новое платьице и красивый бант.
Но каждую секунду я помню тебя. Не забываю ни днём, ни ночью. И по соседству со счастьем пролегает столь же огромная бездна затаённой боли, о которой никому нельзя говорить. Она останется на всю жизнь, как след трещины на склеенной чашке. Увы, я больше не алхимик и не умею восстанавливать разбитое так, чтоб не осталось следов. Поэтому я просто должен смириться с тем, что ты не уйдёшь из моего сердца никогда, и оно всегда будет болеть. Но я продолжаю успокаивать себя тем, что смогу жить, привыкнув к такому положению вещей. И никто не узнает, как велика та невидимая трещина в груди.
А потом выясняется, что мой надлом гораздо глубже, чем я сам полагал. Когда детские колики и бессонные ночи из-за режущихся зубов позади, и уже ничто не мешает вернуться к радостям семейной жизни, я понимаю, что мне стало в тягость делить спальню с собственной женой.