— Сегодня вот решили заехать сюда перед тем, как отправиться в Бриггс. Не могу вернуться на Запад, не повидавшись с Огненным! Надо непременно сказать ему, что он — редкий осёл, и что я на него нисколько не сержусь.
Бывший капитан шутливо поднимает палец вверх, а внутри меня всё обрывается. Хавок-сан не был у тебя, он ничего не может рассказать. Но я делаю вид, будто ничуть не расстроен.
Мы обедаем вместе, и я кое-как поддерживаю разговор. Мадам Синтия и Хавок-сан играют с детьми. А потом, так уж получается, выйдя во двор, мы с капитаном ненадолго отделяемся от наших жён. Хавок-сан курит, выпуская кольца сигаретного дыма в небо, и вдруг неожиданно спрашивает:
— Может, поедешь с нами? Это займёт неделю, не больше. У тебя бы гораздо лучше получилось убедить его вернуться в кресло фюрера. Оливия не справилась и просила нас помочь, но я не уверен, что смогу. А вот ты бы сумел. Тогда в Централе почти три года назад ты ему здорово помог!
Кровь жарко приливает к щекам. Хавок-сан говорит так, словно не сомневается в моём согласии. Но я не могу ехать к тебе, иначе внутренняя трещина окончательно разломит меня надвое, и я уже не соберусь обратно никогда.
— Нет. Не поеду. Простите.
— Почему? — с недоумением смотрит на меня. — Разве тебе всё равно? Раньше ты не был таким равнодушным.
— Раньше… многое было по-другому.
Дым от сигареты продолжает медленно струиться вверх. Уинри необычно внимательно смотрит на нас, но потом отворачивается и начинает заботливо поправлять платьице Климентины.
— А я так рассчитывал … — в интонациях голоса Хавока-сан звучит горечь. — Помнишь, когда-то ты просил меня не бросать его, поговорить ещё раз, а мне проще было сбежать. Теперь сожалею. Надо было прислушаться к твоим словам. Возможно, я тоже косвенно виновен в случившемся с ним.
Кидает окурок на землю и яростно втаптывает в пыль. Поворачивается и глядит пристально мне в глаза.
— Он же похоронит себя в тех треклятых горах, чтобы только мы все жили счастливо! Он это делает ради нашего блага, неужели не понимаешь? Считает, что нам будет лучше без него!
«Нам» почему-то звучит как упрёк лично мне. И боль становится невыносимой, словно, и правда, виноват только я один.
— Не могу, — еле выдавливаю из себя. — Правда, Хавок-сан. Поверьте, это не прихоть и не эгоизм. Я не могу поехать с вами. И существуют очень важные причины, по которым я не в состоянии объяснить вам или кому-либо другому, в чём дело.
Достаёт другую сигарету, выкуривает до самого фильтра. Растаптывает и второй окурок.
— Ладно. Постараюсь сам убедить его вернуться. Пусть не в кресло фюрера, но хотя бы вылезти из той хибары.
— Если сможете, я вам всю жизнь буду благодарен! — вырывается у меня. — Мне не всё равно, что с ним, просто… Это трудно объяснить.
Не договариваю и умолкаю. Капитан смотрит куда-то за горизонт, потом треплет меня по плечу:
— Я знаю, что тебе не всё равно.
Он уходит к Синтии и Уинри, а я остаюсь на месте и дышу. Просто дышу и смотрю в небо. И стараюсь не закричать.
***
Всю неделю мучаю себя мыслями о том, получится у Хавока-сан или нет? Приедет он сообщить мне что-то о тебе или просто вернётся на Запад, и я так и не узнаю, где ты теперь?
Хавок-сан и Синтия не приезжают, зато с Запада вскоре приходит письмо, в котором бывший капитан коротко сообщает о результатах своего визита в Бриггс.
«Здорово, Стальной! Надеюсь, у тебя всё в порядке? Я подумал, тебе будет интересно узнать, как дела у Огненного. Он живёт один в маленьком доме на границе с Драхмой (карту местности прилагаю на обратной стороне листа, ибо без неё там заплутать можно) и почти ни с кем не видится. Я поговорил с ним. Был откровенен, мы обсудили всё, что осталось недоговорённым между нами в прошлый раз, но в итоге снова поссорились. Очень крепко повздорили, и он меня выгнал. Поэтому я так и не добился, чего хотел. Огненный остался в Бриггсе. Думаю, до тех пор пока ты не приедешь и не поговоришь с ним, он не вылезет оттуда. И он будет продолжать разрушать свою жизнь. Видел бы ты, на кого он стал похож! Его узнать невозможно. В общем, я написал, как обстоят дела, а дальше — тебе решать. Хочу сказать лишь одно: вы оба несчастливы, мне это очевидно. А я хочу видеть вас счастливыми. Вы это заслужили. В следующем году жду в гости. Мой адрес — на конверте. Удачи! Жан Хавок».
Прочитав письмо, замираю в недоумении. Хавок-сан ничего не написал прямо, но в каждой строчке сквозил намёк. Неужели он догадался? Но как? Ты не мог ему сказать. Выходит, бывший капитан — очень сообразительный человек? Раньше о нём я бы такого не сказал…
И он написал, что ты разрушаешь себя. Как и я. Но я не в силах тебе помочь. Себе самому ведь помочь не могу!
Что же делать?
***
Наступает осень, и почти ежедневно льют дожди. Возвращаясь из лаборатории, как неприкаянный, часто останавливаюсь возле той рухнувшей сосны. Хвоя с неё вся осыпалась, и на потрескавшейся коре вырос мох. Но я сажусь на поваленный ствол и надолго выпадаю из реальности. Это иллюзорное бегство позволяет мне двигаться дальше и что-то делать. Выглядеть живым.
И так продолжается изо дня в день, пока однажды не осознаю, что моё уединение нарушено.
— О… Вот ты где, — слышу тихий голос над головой.
Осень уже повернула на зиму, и лёгкие снежинки кружатся в морозном воздухе.
— А я тебя в лаборатории искала.
Поднимаю голову и вижу, что возле меня стоит Уинри в жёлтом пальто и белой вязаной шапочке.
— Твои сотрудники сказали, что ты час назад ушёл.
Садится рядом, кладёт руку в тонкой нитяной перчатке поверх моей руки.
— Знаю, ты хотел побыть один. Я ненадолго.
Удивлённо смотрю на неё, смаргивая снег с ресниц.
— Послушай, Эд… Мы давно должны были серьёзно поговорить, но я слишком поздно поняла, что ты никогда сам не примешь такого решения. И взяла инициативу на себя.
Делает глубокий вдох. Молчу, недоумевая, что бы всё это значило?
— Когда десять лет назад ты сделал мне предложение, и я приняла его, мы с тобой были почти детьми. Глупо требовать, чтобы мы оба не изменились. Мы подарили друг другу половинки жизней, как и обещали, но у нас остались и другие половинки. В конце концов, в той части твоей жизни, которая не принадлежала мне, появился дорогой тебе человек…
Открываю рот, чтобы что-то возразить, но она прижимает ладонь к моим губам.
— Не отрицай, я знаю. Я долго не принимала этого и не желала мириться. Нарочно отводила глаза от фактов, ибо осознание правды было чересчур болезненным. Даже когда наша семейная жизнь висела на волоске, я всё надеялась, что ты выберешь меня. Ты и выбрал. Но какой ценой! Каждый день ты заставляешь себя снова полюбить меня. Снова и снова по каплям выжимаешь чувства, которых больше нет. А, получается, если я вижу это, но ничего не предпринимаю, то я сама эгоистка. Увы, эгоисты не могут быть счастливы. Моё страдание уже перегорело, и я готова двигаться дальше. Я по-прежнему очень люблю тебя, но теперь, кажется, смогу пережить наше расставание. Вот я и сказала это, — шумно выдыхает.
— Уинри, ты что выдумала?! Никого у меня нет, кроме тебя, и я не собираюсь никуда уходить!
Я лжец. Гадкий, отвратительный лицемер…
— Неправда. Ты очень хочешь уйти. Но страх стать похожим на Хоэнхайма-сан и причинить боль детям тебя держит. Ещё недавно я бы не вынесла нашей разлуки, потому и делала вид, будто ничего не замечаю. Мне было страшно потерять тебя, и я предпочитала притворяться, будто верю, что у нас всё в порядке. Конечно, никакого порядка нет. А после визита Хавока-сан я окончательно поняла, что ты его не забудешь никогда. Бессмысленно требовать от тебя такое.