***
Каждый день ты по мере сил пытаешься разнообразить мой досуг какими-нибудь интересными делами.
А вечером и ночью меня ждёт не меньшее разнообразие в твоей компании в одной из комнат дома. В конечном итоге мы исследуем на предмет «удобства» все укромные углы и, сделав вывод, что лучше «классики жанра» ничего нет, возвращаемся к камину.
Ты бурчишь о том, что я совсем не ценю твою фантазию. Ты не прав, ценю. Но иногда твоя фантазия дает сбой. Например, идея заняться любовью в снегу мне крайне не понравилась. Несмотря на то, что ты уверял, будто, находясь в объятиях Огненного Алхимика да ещё на трёх слоях тёплой одежды, замёрзнуть невозможно, я испытал некоторый, а, точнее, значительный дискомфорт. Но в тот раз мы быстро вернулись и согрелись в доме.
В другой раз мне повезло меньше. Впрочем, закончилось второе происшествие и вовсе странно. До сих пор испытываю смешанные чувства, вспоминая тот эпизод.
Однажды с утра тебе вдруг взбредает в голову отвезти ежегодный отчёт начальству, и ты бросаешь меня одного на двое суток. И лучше бы ты бросил меня без еды, чем без спичек. Да-да, тех самых маленьких деревянных штучек, разжигающих огонь, в которых у тебя нет потребности в силу твоих личных особенностей. Тех самых, которые ты никогда не брал в дни подвоза провианта. А для меня их отсутствие — катастрофа.
Утром следующего дня по собственному разгильдяйству упускаю момент, когда нужно подбросить дров в огонь. И мой источник тепла гаснет. Разжечь его снова с помощью простейших методов, известных любому ребёнку, не выходит. И что вовсе обидно: усердное старание высечь огонь из камней или при помощи трения двух кусков дерева ничуть не согревает меня самого.
К середине дня холод пробирает до костей, несмотря на все ухищрения. Еду разогреть тоже нечем. Трескаю замёрзшее, стуча зубами. Пью талую воду. Уж лучше так, чем оставаться голодным и мёрзнуть ещё больше.
Некоторое время активно занимаюсь уборкой дома, рублю дрова во дворе, потом бесцельно прыгаю по комнате, но в итоге, наплевав на всё, достаю и откупориваю одну из твоих бутылок. У меня крайне скромный опыт общения со спиртным. Сколько нужно выпить для благих целей, мне неведомо, поэтому к полуночи я успеваю здорово набраться, отхлебнув, на первый взгляд, совсем немного.
Вот так и получается, что ты находишь меня ранним утром на вторые сутки после своего отъезда в позе эмбриона под всеми доступными мне одеялами, шкурой медведя и с полупустой бутылкой в руке. Наклоняешься к моей щеке, дышишь в лицо морозным воздухом и жарко шепчешь:
— Окоченел совсем? Погоди, сейчас согрею.
Даже ничего не могу ответить. Губы слиплись, голова кружится, нестерпимо хочется пить. И я даже не понимаю, холодно мне сейчас или нет. Что тут ответишь?
Быстро раздеваешься донага и пробираешься ко мне под ворох одеял.
— Камин я уже разжёг, но дом успел остыть и прогреваться будет долго, так что придётся ускорить процесс. Я виноват в случившемся, поэтому сам всё исправлю.
На твоё столь близкое присутствие у меня всегда одна реакция, независимо от того, в каком физическом состоянии нахожусь. А какая ещё может быть реакция, если твоё обнажённое, пылающее от возбуждения тело тесно прижимается ко мне? Внезапно головокружение прекращается, и я понимаю, что не хочу уже ни есть, ни пить, ни спать. Хочу лишь, чтобы ты продолжал успешно начатое, ибо твои руки и рот просто фантастичны, когда дело доходит до ласк. И ты продолжаешь великолепно, превосходно… Так чувственно и страстно! Я уже готов послушно раскрыться перед тобой, предвкушая желанный финал, но неожиданно ты берёшь мою руку, быстро выливаешь мне на ладонь ароматную маслянистую жидкость. Ловко растираешь её по моим пальцам и толкаешь их в себя.
Вздрагиваю и немедленно трезвею.
— Ты что творишь?
Твоё лицо так близко. Глаза ярко блестят в свете зарождающегося утра, и я понимаю, что столь странного взгляда у тебя ни разу не видел. И ты пугающе трезв, в отличие от меня.
— Моя очередь отдавать долги, — шепчешь на ухо. — Не дёргайся, я всё сделаю сам. А тебе будет очень хорошо. Лучше, чем всегда.
— Не надо мне ничего…
— Не сопротивляйся. Что за упрямец? Я же пообещал, что хорошо согрею тебя.
Всё тело с головы до ног прошивает крупной дрожью, ужас и восхищение сплетаются в хаотичный клубок.
— Рой, правда, прекрати.
Мне страшно. Так страшно уже давно не было.
— Тебе разве неприятно? Если скажешь да, я прекращу. Только не лги. Так — неприятно?
Делаешь резкое движение, и мои пальцы погружаются ещё глубже. Из горла вопреки воле вырывается протяжный стон, и я слышу его словно со стороны. Внутри тебя влажно, скользко от масла, горячо и так тесно, что перехватывает дыхание. И я понимаю вдруг, что страх исчез. До умопомрачения хочется погрузиться целиком в эту жаркую тесноту, готовую принять меня.
— Разве плохо? — твой шёпот задевает внутри какую-то неведомую струну.
Что ты вытворяешь? Я ведь поклялся себе, что есть грань, которая для меня запретна, её я не перейду никогда. И не хочу переходить. А, получается, в глубине души всё-таки хочу?
— Я был у тебя первым. Это справедливо, если и ты будешь первым у меня. И, разумеется, единственным.
Медленно освобождаешь мои пальцы. И опускаешься сверху, склонившись надо мной.
Такого сносящего разум ощущения я раньше не испытывал и не думал, что оно вообще возможно. Мы снова вместе, кожа к коже, ничего не изменилось, но всё совсем по-иному. Растерянно смотрю в твои глаза, затаив дыхание, чувствуя своим телом горячую пульсацию внутри тебя. Как можно двигаться в такой невыносимой тесноте? Если сделаю хоть одно движение, всё тут же закончится. А ты вообще ничего не успеешь почувствовать.
— Не надо… Я, кажется…
На мои губы ложится твоя ладонь.
— Я сам этого хочу. Расслабься.
Не сводя с меня уверенного взгляда, ты первый начинаешь двигаться, и я понимаю, что, оказывается, до вершины ещё довольно далеко, а на многочисленных подступах к ней я задыхаюсь собственными стонами, кусаю свои и твои пальцы, прижимаюсь к тебе и несу бессмысленный бред, который вызывает у тебя довольную улыбку. А когда я взрываюсь блаженством, стиснув тебя в объятиях, ты в ответ накрываешь мой рот своим, чтобы мой крик тоже утонул в тебе…
Ту ночь ты потом много раз предлагаешь повторить, но я не решаюсь. Ты говоришь, что я сам поставил себе внутренний барьер и обещаешь, что однажды найдёшь способ его преодолеть. А я не знаю, о чём думаю и что испытываю, вспоминая тот эпизод. По-прежнему ужас и восторг, наверное. И, возможно, не хочу, чтобы новые воспоминания перекрыли ту действительно сногсшибательную ночь, подаренную тобой. Пусть те ощущения останутся в моей памяти нетронутыми.
***
За долгие месяцы, проведённые в Бриггсе, я изменил своё мнение о собственном темпераменте и сексуальных потребностях. Даже не представляю, как можно было проводить с тобой все ночи напролёт, практически не спать и ещё быть способным на что-то днём.
Ты, наверное, опасался, что мы скоро надоедим друг другу, и хотел тем самым ускорить процесс, чтобы не оттягивать момент разочарования? Но добился обратного эффекта.
Куда я теперь без тебя? Даже если ты решишь стать противным брюзгой и сидеть в северных горах до скончания века, а я захочу снова отправиться на Запад, то всё равно буду постоянно возвращаться к тебе. Всегда.
***
Что ещё остаётся сказать? Я не слишком хороший рассказчик.
Спустя год мы с тобой всё же выбираемся в Крету. Там я продолжаю свои некогда прерванные исследования, а ты умудряешься поступить на военную службу сразу в чине генерал-майора, хотя в западных странах чужаков не нанимают. Но для тебя почему-то делают исключение.
«Это временно, — говоришь ты. — И вовсе не ради того, чтобы снова сделать карьеру. Ты продолжай изучать технические новшества, а я стану глазами и ушами среди военных. Они думают, что заполучили сильного алхимика, а на самом деле наняли наблюдателя».
«Шпиона», — уточняю со смехом.
«Пусть так. В любом случае я их предупредил, что в случае войны с Аместрисом никогда не применю силу против жителей родной страны. Они всё равно не отказали мне. Только они не знают, что я задержусь лишь до тех пор, пока обратно на родину не соберёшься ты. Без тебя мне тут делать нечего».