Да и мне подкинул работёнку: основал в Ризенбуле лабораторию, где я и ещё несколько учёных могут заниматься химическими опытами. Знак государственного алхимика ты у меня не забрал, хотя по справедливости надо бы. Какой из меня теперь алхимик?
Но ты, позвонив из столицы на прошлой неделе, сказал что-то вроде:
«Твоих заслуг перед страной хватит по гроб жизни. Поэтому оставь часы себе. Тем более, внутри них есть личная запись».
«Ага, о ней уже всем известно, настолько она личная!»
«Не ворчи, Стальной. Состаришься раньше времени. От твоего фюрера у тебя не должно быть секретов!»
«Моему фюреру немного повзрослеть бы не мешало…»
«Как ты высказываешься о главе государства?!»
«Эмм, ну я имел в виду, что вы всё-таки стали самым молодым правителем за всю историю. И самым мудрым, конечно».
«То-то же».
Вот так и общаемся. Впрочем, для нас с тобой подобное общение — норма. Всегда так было.
***
В начале октября Уинри родила мальчика. Я почему-то не сомневался в том, что первым у меня появится именно сын. Мы долго вместе с бабушкой Пинако думали, на кого он похож и как назвать малыша. Неожиданно я предложил имя Ван. Само сорвалось с языка. Уинри немного подумала и кивнула.
— Пусть будет так.
— Я не то, чтобы пытаюсь загладить чувство вины, — начал оправдываться я, ощущая странную неловкость. — Просто…
— Просто он был твоим отцом. И вы толком так и не поговорили перед его смертью. И я не против, чтобы наш сын носил его имя.
Так в нашей семье появился Ван Элрик. На полгода Уинри пришлось умерить свой трудоголизм и уменьшить количество часов, проводимых в мастерской. Остальное время она уделяла сыну. Через некоторое время я тоже научился подогревать молоко в бутылочке и помогать с купанием малыша. Все эти хлопоты доставляли несказанное удовольствие: видеть, как растёт мальчик, как доверяет мне. И я понимал, что не смогу теперь уйти куда-то далеко и не возвращаться годами, как поступил мой отец, пусть цели Хоэнхайма в конечном итоге оказались исключительно благородными.
Я отправил в Ксинг письмо с новостями, однако ответ от брата пришёл только, когда Ван начал делать первые попытки ползать. Ал писал, что его супруга Мэй тоже ждёт ребенка. Альфонс обещал прислать мне фото, когда малыш родится, а мне мягко попенял, что я не догадался выслать фотографию Вана.
И в тот момент я вдруг вспомнил другое своё обещание: сообщить тебе о рождении сына. Странно, что и от тебя за прошедшие месяцы никаких писем не приходило. И даже никто не звонил по твоему поручению. Впрочем, ты со своими государственными делами, наверное, обо всём забыл.
Дозвониться из Ризенбула до Централа теперь не сложнее, чем из столицы сюда. Но какой смысл звонить, если можно сесть на поезд и приехать? Но сначала я приглашу фотографа, и мы сделаем снимок, на котором будет вся моя семья.
Так я и поступаю. А потом говорю Уинри, что собираюсь в гости к тебе.
На сей раз Уинри — впервые за всё время — отпускает меня с неохотой. Я замечаю это по выражению её лица. Наверное, боится, что очередная поездка опять растянется надолго. Однако, услышав, что я всего лишь собираюсь нанести визит тебе и мадам Мустанг, соглашается. Вместе с маленьким Ваном они провожают меня до вокзала, где я сажусь в вагон, чтобы отправиться в столицу.
***
Ты поразительно молчалив во время нашей встречи. Долго слушаешь мои восторженные рассказы о сыне, внимательно рассматриваешь снимки, которые я привёз, а потом говоришь:
— Становишься похожим на Хьюза, Стальной, — и добавляешь, решив, почему-то, что я мог обидеться. — В хорошем смысле.
— Знаю, — вырывается вместе с невольным вздохом.
Ещё бы не знать. Подполковник Хьюз всегда был твоим самым близким другом. За него ты готов был жизнь отдать. Но так уж вышло, что Хьюз погиб, пытаясь помочь найти улики против старого правительства. Он почти разоблачил тот заговор с участием гомункулов… Ещё чуть-чуть, и мы бы о плане Отца узнали на несколько месяцев раньше и не пришлось бы дотягивать ситуацию до последнего, но Хьюза убил Энви.
Мы с капитаном Хоукай едва удержали тебя от падения во мрак безумия, когда ты узнал, кто виновен в смерти друга. Твоя собственная ненависть могла похоронить твой разум, Огненный. Ты бы сделал только хуже себе. Надеюсь, ты простил, что я не позволил тебе тогда раздавить мерзкого червяка?
Думаю, простил, если беседуешь сейчас со мной, да еще сравниваешь с Хьюзом. Тот обожал Гресию и Алисию, а я вот без ума от Уинри и Вана. Чувства — самое сильное из всего, что у людей есть, правда?
Это ничтожество в последний миг тоже ощутило что-то в своей мелкой душонке, если решилось на самоубийство? Не то чтобы мне было жаль Энви, но и ненависти к нему я больше не испытываю. А ты?
Впрочем, об этом нельзя спрашивать. Никогда. Есть сокровенные темы, о которых не стоит говорить. Чаще всего они касаются великой любви и великой скорби. Если сказать о них вслух, всё мгновенно потеряет смысл, поэтому я лучше промолчу.
Ты возвращаешь фотографии и просишь подождать немного. Снимаешь с телефона трубку, звонишь домой и, переговорив с женой, вдруг приглашаешь меня на ужин, мотивируя это тем, что я у вас в гостях давно не был.
А, кстати, почему бы нет? Ужин в домашней обстановке — это то, что требуется любому путнику. Погреться у горячего очага после долгого путешествия… Кто бы отказался от такого? Уж точно не я, тем более, мне очень хочется увидеть Хоукай-сан.
Мы с ней всегда ладили. Сошлись на почве одного общего увлечения: тебя опекали. Ты, конечно, будешь это отрицать, но помнишь, как в дождь становился абсолютно беспомощным? Капитан - нет, тогда ещё лейтенант — Хоукай вечно таскала с собой запасные перчатки с символом преобразовательного круга. А я тебя в такие моменты всегда подначивал, говоря: «Полковник, от вас опять никакого толка!» — надеясь, что злость придаст тебе силы.
Впрочем, твоя хрупкая, боящаяся воды алхимия однажды спасла мне жизнь там, где я бы сам не справился. Ты в одиночку сжёг несколько сотен клонов из четвёртой лаборатории, с которыми мы впятером справиться не могли. Сожрали бы они нас тогда, если бы не ты… Ладно, нечего вспоминать плохое!
Мы отправляемся за город, и через полчаса оказываемся возле твоего дома. Ты не стал отстраивать себе шикарные апартаменты, а ограничился небольшим двухэтажным коттеджем.
Не любишь роскошь? Впрочем, ты не привык к ней и не желаешь злоупотреблять государственными средствами. Я бы на твоём месте поступил так же.
Звонишь в дверь. Капитан открывает нам и крепко обнимает меня.
— Эдвард-кун!
Ты будто смущаешься её порыва. Или ревнуешь? Вот смех! Мадам Мустанг всегда относилась к нам с Алом, как к братьям, и никакой скрытой подоплеки здесь нет.
— Здравствуйте, капитан!
Твоя жена треплет меня по волосам и смеётся.
— Какой там «капитан»! В Штабе четыре месяца не появлялась. Трудно быть супругой фюрера и одновременно делать карьеру. Да и ты больше не государственный алхимик, поэтому называй меня Лизой.
— Да я вроде…
— Привыкнешь. Ты — друг семьи. Не возражай! — карие глаза улыбаются мне, и я невольно отвечаю тем же.
— Хорошо, Лиза-сан.
Спустя четверть часа мы сидим за накрытым столом. Горничная приносит вино, подает жаркое, потом ставит перед нами фрукты и десерт. Надо сказать, у тебя отменный повар.
Мы втроём разговариваем о самых обычных вещах. Твоя жена с улыбкой спрашивает о нас с Уинри, искренне радуясь новостям. Всё кажется просто замечательным.
И дом у вас уютный. Обстановка располагает к покою и нет лишней роскоши. А самое главное: смотрите вы друг на друга с любовью.
Тогда почему я нутром чую, будто что-то не так. Неправильно. Нехорошо.
Почему, Огненный?
Благодаря случайности, вскрывается истина. Лиза-сан просит показать фотографии Вана. Я вижу, как ты делаешь ей знаки со своего места, словно не желаешь, чтобы она смотрела. Твоя жена не обращает на эти жесты внимания, берёт у меня снимки, минуту разглядывает их и вдруг начинает плакать. Сначала беззвучно, потом слезы начинают течь градом, она выбегает из столовой, оставив фотографии на столе рядом с бокалом недопитого вина.