Первое же прикосновение вызывает у тебя стон, который ты пытаешься подавить, стискивая зубы. Ничего, я тоже пытался, но ты мне не дал шанса. Теперь я отплачу той же монетой. Стремясь отстраниться, ты перекатываешься на другой бок, пытаешься встать, а я всё равно дотягиваюсь, целую твою шею, спускаюсь ниже, лаская языком впадинку живота и наконец, не удержавшись, касаюсь тебя губами. Сначала легонько, потом вбираю так глубоко, как могу. Действую интуитивно, но по твоей ответной реакции чувствую, что совершенно правильно. Сжимаю губы плотнее. Ты вцепляешься в мои плечи до боли, до синяков… Да плевать уже… Дразню тебя, то почти прекращая ласки, то возобновляя снова. Твоё дыхание хриплое, тяжёлое, кажется, оно сейчас разорвёт лёгкие. Ты что-то пытаешься сказать, но я не понимаю слов. Моё собственное сердце колотится, как никогда в жизни. Так отчётливо ощущаю твою кожу, плавящуюся под моими прикосновениями. Всё верно. Твоя суть — это пламя, но сейчас не алхимия тому причиной, а только я, я один. Ещё несколько движений. Чувствую, как ты ловишь мой ритм, невольно подстраиваясь под него… Даже не пытайся отворачиваться, слышишь? Хочу видеть твои глаза. Но, похоже, тебе не до сопротивления… Полуобнажённые бёдра вскидываются мне навстречу, и одновременно я слышу возле уха исступлённый шепот:
— Эдва…
Ты не договариваешь, и я чувствую вязкую солоноватую влагу во рту и горле. Машинально сглатываю и осторожно перевожу взгляд на тебя. Ты лежишь с закрытыми глазами. Часто вздымающаяся грудь блестит от капелек пота. Я склоняюсь и, крепко обняв тебя, кладу голову на твоё плечо. Запах нашего обоюдного возбуждения висит в воздухе, и от него кружится голова. Не хочу уходить. Пусть мы ещё немного побудем так, прежде чем ты выгонишь меня. На затылок опускается ладонь. Горячая, обжигающая. Всё верно — это же ты. Так и должно быть.
— Возвращайся в гостиницу. Немедленно.
Фраза звучит коротко и хлёстко, словно пощёчина.
— Но…
Внезапно совсем другим тоном ты добавляешь:
— И прости меня. Если сможешь.
«Простить?!»
— Огненный, мне не за что тебя прощать! Это ты прости, если я сделал хуже…
— Наоборот, — горько усмехаешься ты, — мне слишком хорошо, — умолкаешь ненадолго, а затем добавляешь. — Неужели ты совсем меня не винишь за то, что я устроил?
— Ты устроил?! Я сам сюда пришёл! И я, по-твоему, кто? Невинный младенец?! Мне двадцать пять!
— А мне тридцать девять, но ума не прибавилось. Похоже, ты был прав, когда называл меня болваном.
— Я сгоряча так говорил! Чтоб позлить!
— Знаешь… я опасался, если это всё однажды немыслимым образом случится, пусть лишь раз, я не сумею потом ничего забыть. Теперь и не забуду. Разумеется, мы никогда больше не повторим этого, но, — ты указываешь на свой висок, — здесь всё останется.
Ты садишься и начинаешь одеваться, не глядя в мою сторону. Великолепное тело снова скрывается под военной формой. Для меня — навсегда. Сердце сжимает обруч боли, словно я потерял нечто безмерно ценное, едва обретя это.
Стараясь игнорировать чувство опустошения, поспешно застёгиваюсь, подвязываю лентой волосы, а потом, стоя перед тобой одетым, официально произношу:
— Господин фюрер!
— Да?
— Я бы хотел видеть вас отныне счастливым всегда.
— Значит, я буду следовать твоему пожеланию.
— Разыщите мадам Мустанг. Ей нельзя быть одной, что бы она ни говорила.
— Я вчера выяснил, где находится её дом. Днём собираюсь туда. Впрочем, я бы и так поехал.
— Значит, моё вмешательство было напрасным?
— Не смей так думать. А теперь — уходи, быстро!
— Да, конечно, — хочется заорать от отчаяния, но надо улыбаться. — Передавайте Лизе-сан привет от меня!
— Передам. Спасибо за… — ты запинаешься, потом добавляешь. — Просто спасибо.
— Не надо! — вырывается у меня. — Только вот не надо благодарить! — делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю. — Прощайте.
Киваю тебе и выхожу за дверь. За обе двери. Здесь, в коридоре, пока никто не видит, приваливаюсь к стене и сползаю на пол. Прячу лицо в коленях.
Сегодня я второй раз за свою жизнь нарушил серьёзный запрет. Говорят, грехи надо отмаливать, больше никогда не повторять и забывать. Но я, как неисправимый грешник, хочу помнить. Ведь память — это единственное, что останется у меня от нашей сегодняшней ночи.
========== Глава 5. Вина ==========
До утра ни душ, ни кофе не помогли бы отвлечься. Ты попросил, чтобы я не винил себя. Я честно старался, но не получалось.
Две картины сменяли одна другую: ты в двенадцать лет в Ризенбуле - мальчишка, едва выживший после процесса преобразования человека, и ты несколько минут назад - красивый, сложившийся мужчина, задыхающийся, счастливый в моих объятиях. Твои мягкие губы, золотые волосы, которых мне с некоторых пор так хотелось коснуться.
Я позволил себе спрятаться от реальности. Услышать, как ты на пике блаженства называешь меня по имени … Ты сам хоть осознавал, что говоришь? Наверное, нет. В обычном состоянии ты бы никогда такого не сказал: «Рой, мой Рой».
Повзрослев, ты стал моим близким другом. Мы три года сражались вместе… Получается, те необъяснимые сны, когда ты покинул Аместрис и странствовал на Западе, означали лишь одно: я уже тогда мечтал о тебе?
Парадоксально звучит, но в тех снах я никогда не заходил далеко. Порой мне снилось, будто я нахожусь дома в своей постели, а из свёрнутого коконом одеяла, лежащего рядом, торчит чья-то светло-золотистая макушка, подозрительно напоминающая тебя.
Или, например, я видел, как ты смеёшься, и при этом лукаво поглядываешь на меня, а я не могу оторваться, словно заворожённый. Иногда во сне я держал тебя за руку или обнимал за плечи, а ты не отстранялся, и уже одно это доставляло мне невыразимое удовольствие.
А потом пробуждение стало сопровождаться другими настораживающими признаками. Казалось бы, обычное явление, которое случается иногда у мужчин. Но почему-то оно у меня появлялось после тех снов, где присутствовал ты.
Я старался игнорировать эти странности. Просто не думал о них. Тем более, это были очень редкие эпизоды, а основную часть времени мои мысли занимала семья и работа в Штабе.
Фактически, ты был совсем небольшой частью моей жизни. Зато какой! Знаешь, иногда микроскопическая, неприметная глазу заноза вонзается под кожу и остаётся там, потому что организм её поначалу не замечает и избавляться не собирается. И для жизни вроде не опасно, и привыкнуть можно - а не получается. Любое неловкое прикосновение, и ты вспоминаешь о ней.
Не понимаю, как вышло, но ты стал именно такой занозой для меня. Впрочем, место, куда ты вонзился, не болело и не воспалялось. Наоборот, доставляло непонятную радость, смешанную с чувством вины. Как каштановый мед с горчинкой.
Мимолетные мысли о тебе давали силы пережить отчуждение с Лизой, успокаивать её, внушать надежды, которые, возможно, никогда не сбудутся, не показывать слёз, когда душа выворачивалась наизнанку.
Неправильной ты был занозой. Вместо того, чтобы мешать и причинять страдания, помогал выжить.
Мне этого было более, чем достаточно. Я не хотел ничего иного, даже самым краем мыслей не касался никаких опасных фантазий, словно подсознательно чувствуя: именно в этом месте можно кануть в пропасть. И уж само собой я в голове не держал предположений о твоих ответных чувствах!
Дружба, взаимопонимание, стремление поддержать, уверенность в моей поддержке, уважение к старшему по званию. Пожалуй, всё. Больше ничего ты и не мог испытывать ко мне.
Тогда ты жил в Ризенбуле с женой и сыном. Мы изредка общались, созваниваясь, по поводу проектов, разрабатываемых в подведомственной мне лаборатории.
Когда же состоялась наша очередная встреча, то я осознал, что мои дела действительно плохи. Никакие проблемы в семье и усталость на работе не объясняли того факта, что, увидев тебя снова, спустя столько времени, я ощутил странное желание заключить тебя в объятия и больше никуда не отпускать.