– Неужели в вас совсем нет сердца? – перешла она от угроз к мольбам, спиной по двери медленно оседая на пол. С детской трогательностью Гретхен вытерла раскрасневшееся, мокрое от слёз лицо и откинула со лба раздражающе щекочущие нос роскошные волосы. - Ну пожалуйста, если не можете выпустить, позовите отца! Мне нужно с ним поговорить.
- Вождь велел не беспокоить, - сжалился наконец над девчонкой страж.
Гретхен шмыгнула носом и нахмурилась, узнавая голос:
- Дэктар? Дэктарушка, миленький, а маму? – с надеждой уставилась она на дверь. - Маму можешь позвать?
- Тигерны нет в Данноттаре, - ответил сердобольный исполин, но менее восприимчивый к бабским слезам Грагорн, покрутив у виска пальцем, зашипел на напарника:
- Помалкивай, придурок! Сейчас ты вон Дэктарушка, а как выйдет вольной птицею, тюремщиком ненавистным будет звать.
- Дэктар, тогда Алексу приведи. Хотя нет, лучше скажи... – набираясь смелости, Гретхен глубоко вдохнула, но от волнения воздух комом встал в горле, отчего она замешкалась с вопросом, - Вэриан вернулся?
Демоны многозначительно переглянулись, ибо всевозможные слухи об исчезновении ушедшего с молодой госпожой и не вернувшегося в цитадель простолюдина уже поползли в клане.
- Не положено, - рявкнул исполин, скрепя сердце соглашаясь с собратом, что помалкивать будет правильней. Однако девушка так горько разрыдалась, и столь жестоким казалось заточение её, не знавшей прежде никаких наказаний от вожака, что на обоих стражей каждый в коридоре проходящий глядел, как на сущих изуверов. Наконец и Грагорну достался косой взгляд, брошенный пышнотелой да румяной прислужницей, за которой демон ухлестывал:
- Госпожа, а ежели скажу, присмиреешь?
- Обещаю, - добившись своего, Гретхен затаила дыхание.
Грагорн подмигнул приятелю, мол, видишь, как с бабами нужно, но в поучения пускаться не стал, а приложился ртом к дверному проёму:
- Не, рыжий не вертался, зато конь его прискакал прямёхонько в стойло. Я тебе что знал, всё сказал, так что теперь помалкивай.
Конечно, не видели стражники, как расширились глаза несчастной Гретхен, каким испугом они наполнились, и как задрожала она, прежде чем кинуться в палату и, ничком завалившись на ложе, спрятала лицо в расстеленных поверх шкурах.
«Они убили Вэриана! Отец убил! Как ты мог, папа?! Ведь это моя жизнь. Моя! Мне решать, кому отдать себя? Мне! Ненавижу, слышишь? Ненавижу тебя за это!» – новоиспечённая демоница не могла поверить, что отец был так жесток. Горячий протест разросся в ней до таких размеров, что Гретхен потряхивало от обиды и возмущения, и к горлу подступала тошнота. Только по дороге домой она сообразила, что, а верней - кого должны прибрать по приказу отца его воины. Тогда с ней случилась настоящая истерика, она вырывалась, пытаясь спрыгнуть с коня, требовала повернуть обратно и отменить свой приказ, но вожак был неумолим. Непреклонность отца стала для Гретхен потрясением, а гибель Вэриана - ударом, вторым за столь недолгую её жизнь.
Нахлынувшая апатия сменилась смутным беспокойством, неосознанным предчувствием чего-то надвигающегося. Наказания? Перемен? Гретхен не знала, чего именно, но лежать неподвижно было невозможно, так же, как и не было ни малейшего желания двигаться. Хотелось совершить какой-нибудь возмутительно дикий проступок, отчаянное безумство, неважно что: устроить погром, разбить утварь и порвать всё подвернувшееся в хлам. Хотелось кричать и выть в голос. Главное, чтобы отец услышал её и раскаялся. Но пока изнутри девушку жрала бессильная злость, иное чувство сродни удовольствию само собой растягивало припухшие от поцелуев и слёз губы почти в торжествующей улыбке. Почти, потому что оплакивать потерю Вэриана улыбкой для Гретхен было кощунственно.
Однако неужели она так испорчена, что не может не думать о том, что произошло на побережье? Пунцовые щеки Гретхен горели от возбуждения, когда она вспоминала, сколь бесстыдной и дерзкой была, сколь жадной в страсти? Ощущение всевластия над мужчиной так увлекло её, а абсолютная вседозволенность настолько вскружила голову, что она утратила малейшую осторожность. Она приказала научить, и он, вынужденно подчиняясь, вместе с одеждой отбросив условности, обнажился пред ней греховными помыслами и готовым взорваться от колоссального возбуждения телом. Завороженно наблюдая, как она разглядывает его плоть, он держался из последних сил, не смея коснуться, не смея тронуть, а сухой, неестественно напряжённый голос его перешёл на хрип. Умирая от страсти к полудевушке-полубогине, Вэриан открыл ей все самые чувствительные места на теле мужчины. Сам того не ведая, он учил Гретхен, как сделать самца беззащитным и зависимым от неё. В сравнении с другими науками наука соблазнения и любовных утех давалась Гретхен необычайно легко. Изучая крепкое, сильное тело с выступившими капельками пота, которые милостиво слизала с напряжённого живота, она позабыла, кто перед ней стоит, и представляла другого, совершенно другого, госпожой которого самозабвенно мечтала быть. Гретхен обоняла, осязала, исследовала и пробовала на вкус мужское тело. Когда впервые довела приятеля до кульминационного оргазма и, будто в утешение, облизала орошённую семенем головку члена, то ли из скромности, то ли считая себя недостойным этой ласки, Вэриан потянул её на себя. Усевшись на нём сверху, инстинктивно потираясь лоном о вздрагивающий спазмами живот, Гретхен приникла к губам мужчины и вдруг почувствовала необычный вкус, словно пила восхитительный напиток, текущий изо рта Вэриана вместе с оргазменным хаосом звуков. Она глотнула его, ощущая как вместе с теплом по телу разливается приятная нега, и кто-то неведомый зашевелился в груди, мурлыкая и тихонько скребя коготками по сердцу. Девушка не осознавала, что урчала сама, не знала, что пробудила в себе сущность хищницы, конечно, она понятия не имела, что отбирает у Вэриана жизнь – просто пила с его губ чудный нектар, совершенней которого в жизни ничего не пробовала.