В конце многочасовых скитаний, выбившись из сил, к вечеру я оказалась в совершенно незнакомой местности у неизвестной деревеньки, насчитывающей около трёх десятков хижин, разбросанных на склоне живописного холма. Как позже выяснилось, кочевое племя сарматов, не столь миролюбивое и сговорчивое, как в достатке пребывающие бритты Килхурна, остановилось здесь на зимовку.
К тому времени я страшно проголодалась и хотела пить. Особенно пить, так как во рту, казалось, разверзлась настоящая пустыня. Заметив пожилую женщину, набирающую из родника воду в бадью, первым делом я бросилась к ней, но старуха с рыхлым лицом и единственным почерневшим зубом, увидев меня, угрожающе схватилась за ведро:
- Иди отсюда, бродяжка! Ишь ты, напиться ей, а сама, поди, чумная. Пошла вон, шалава, иначе зашибу!
Впервые ко мне обращались с нескрываемым пренебрежением и угрозами. На краткий миг я растерялась, не зная, как себя вести. Вернувшись к образу восхитительной госпожи Иллиам Кемпбелл, я попыталась представить, как бы она себя повела и, встав в гордую позу оскорблённой добродетели, представилась:
- Я Гретхен Мактавеш, и ты находишься на земле моего отца, женщина.
Кажется, не очень-то убедительно, потому что старуха швырнула в меня ведро и пронзительно завопила:
- Самозванка! Люди, хватайте самозванку!
- Да как ты смеешь, плебейка?!
Самозванка?! Бродяжка?! Шалава?! Я кипела от гнева, сдерживая внезапно проснувшееся желание пережать смертной горло. Но самое страшное, я чувствовала, что особого труда мне это не составит, потому что большая часть меня жаждала расправы, соблазняла на убийство и выдавливала изнутри… Ярость? Да, иного определения тому, что сжирало меня, невозможно найти.
Я сделала шаг к женщине, но со стороны раздался рык. Обернулась и глазам не поверила. Щенок. Маленький, с куцым хвостом и висящими ушками. Прижался к земле, видно, что боится, в глазёнках страх, но сам отчаянный. Захотелось потрогать. Я смотрела на него и уже не обращала внимания на вопящую старую каргу и сбегающихся жителей деревни. Полный отваги крохотный комочек шерсти интересовал меня куда больше. А он тявкнул неокрепшим голоском, спровоцировав невольную мою улыбку, и чужеродное, доселе неведомое стремление расправиться с человеком испарилось, растаяло, исчезло, словно померещилось.
Зверёныш осмелел, поднялся на четыре лапы, отряхнулся и, по-щенячьи виляя пухлым задом, затрусил по своим делам, оставив после себя впитывающуюся в землю лужу. Я расхохоталась. Стояла в центре абсолютно незнакомых мне людей, кто чем против меня вооружившихся, и смеялась.
- Вы ведь сарматы, верно? Отец говорил, сарматы нанимались в легионы за обещанные земли. Рим кинул вас, и только милостью моего отца вы пребываете на его земле. Интересно, сколь долгим будет ваше благоденствие, если вождь Каледонии узнает, как встретили сарматы его дочь? - я запустила руку в притороченную к поясу мошну, вытащила и швырнула на землю несколько монет. - Раз вы торговцы, продайте мне еду, воду и лошадь!
Плевать, что я их оскорбила. Я сказала правду. Вот и пусть давятся ею, как я давилась визгливым старушечьим «шалава»! От агрессии простолюдинов у меня был иммунитет – всё тот же отец, но, если прислушаться к себе, боялась ли я их? Не знаю. Что-то мешало сосредоточиться на всех этих лицах, что-то отвлекало и подначивало на дерзости. Я вздрогнула, почувствовав на себе чей-то взгляд. Тяжёлый, пронзительный, от которого стало не по себе. От затылка по спине поползли мурашки, и даже кончики пальцев стали неметь. Я обернулась, но, кроме старухи и холмов, сзади никого не было, тогда подняла голову, всматриваясь в вершину сопок.
- Ах ты ж бесстыжая! Полюбуйтесь, она ещё и воровка! А может, она кого убила из благородных? А ну, дай сюда! - заверещала старая грымза. Она подлетела ко мне, схватилась за запястье и попыталась толкнуть на землю, одновременно срывая мошну с монетами.
Я в жизни на человека руку не подымала, и не было в клане такого, чтобы кто-то из демонов-воинов глумился над челядью, ибо отец с обидчиками был крайне суров, а мама с малолетства внушала мне ответственность по отношению к подданным, но я ударила её. Мне казалось, что просто оттолкнула, лишь бы избавиться от этих скрюченных, обтянутых сухой, старческой кожей пальцев, от затхлой вони, смешанной со смрадом просаленной одежды. Защищаясь, я просто отпихнула её от себя, но что-то хрустнуло в человеческом теле отвратительно громко, и вот оно уже лежит в нескольких ярдах на земле в неестественной для живых позе, а вокруг меня хрипит и клокочет воздух, пока эти необъяснимо откуда взявшиеся, хаотичные звуки в какой-то момент не обрываются отчаянно-жалобным звериным воплем.