Земля передо мной покачнулась и внезапно пришла в движение. Спину пронзила острая боль. Потом, будто из совершенно чуждого мне мира, в рассудок вклинилось: «Это саксы. Спасайтесь! Бегите!», а дальше крики. Множество абсолютно разных человеческих криков, причудливо слившихся в монотонный вой. Зрительный мир уменьшился до размеров ярко цветущего клевера. Дрожащий стебелёк, зелёный-презелёный, аж глаз режет, а сверху тьма тьмущая розовых лепестков. Странно, они так близко, что можно сосчитать. Один, два, три… Мама! Как больно, мамочка… Темно. Неужели ночь? Один, два, три… Саксы? Выходит, на нас напали… Мамочка…
Во всём был виноват туман. Кто же ещё? Но теперь, пустой и блаженно безмолвный, он стал моим спасением. Я проваливалась во мрак с горячей готовностью, пряталась в нём от не поддающейся никакому моему пониманию бесчеловечности. Жаль, что слишком коротки были эти мгновения. Неизменно в сознание врывалась боль. Она пульсировала, драла, ломала и дробила тело на тысячи осколков, опустошала вены, как высохшие русла рек и ручьёв. Она терзала, била по нервам и заставляла выныривать из тумана моё болезненно дремлющее сознание, принуждая смотреть, как рядом с убитой мною старухой замертво падают люди, горят хижины, а вместе с ними женщины, дети, как размалёванный чужеземец рубит девочку лет десяти, и совсем близко испускает последний выдох умирающий сармат.
В пятнадцать не думаешь о смерти. В пятнадцать обожаешь жизнь. Я родилась в мирное время, и не была ни воительницей, как мама, ни полководцем, как отец, ни легионером, как брат. Страх!.. Всеобъемлющий, дикий, панический страх перед неизбежной гибелью сделал из меня человека. Остроконечные лепестки клевера. Смотреть, чтобы не видеть. Один, два… пять… Всё это происходит не со мной. Сон. Дрянной, ужасный сон. Мама, папа, где вы? Разбудите меня…
Огромный мужской сапог, ухоженный и чистый, будто только что его тщательно натёрли, наступил на клевер.
«Сойди! Сойди немедленно! Ты погубишь мой клевер», - я перевела взгляд на свою руку, мысленно приказывая ей дотянуться и оттолкнуть ненавистный сапог, но не смогла пошевелить ни одним пальцем.
Тело конвульсивно дёрнулось. Я почувствовала, как из меня выдернули что-то инородное. От острого приступа боли лёгкие исторгли из себя животный клокот. Рот тут же наполнился тёплой, противной на вкус влагой, от которой меня замутило, перед глазами поплыли тёмные круги. Я вновь уносилась в туман, надеясь, что на сей раз из него нескоро выберусь. Но было что-то необычное, отчего мне хотелось остаться, какой-то совершенно не вписывающихся в повсеместно творящийся ужас момент, который ускользал от утратившего ясность рассудка, и лишь интуитивно я цеплялась за него. Что же? Проваливаясь в беспамятство, с необъяснимым облегчением я нашла его – успокаивающее прикосновение тёплой руки к моей щеке, и скупой, прорывающийся сквозь металл голоса, хрип «Поспи, чертёнок, я пока разберусь тут немножко».
*****
Я очнулась, но не от боли. Ещё не открыв глаз, ждала её, как неизменную вестницу возвращения к живым, но с удивлением обнаружила, что не чувствую ни малейших мучений. Напротив, руки, ноги прекрасно меня слушались, и физически я не испытывала никакого дискомфорта. Быть может, я умерла? Но тогда откуда эти чудовищные, до невероятности реалистичные крики?
Земля пахла кровью, воздух - гарью и… ненавистью. Сражение продолжалось, а, значит, кто-то ещё жив. Когда же придёт конец? Я не была воином - перепуганная насмерть девчонка, и по боку, что из стаи бессмертных. Какое это имеет значение, когда чудом осталась жива? Бежать! Бежать отсюда как можно дальше, ибо это не моя битва, не мой клан, мне нет до этих людей никакого дела. Приподняв голову, я осмотрелась, выискивая путь к спасению. Повсюду чёрный дым и пламя. Взгляд остановился на сражающихся, и что-то внутри ухнуло, сжалось и покатилось в бездну. Не было никаких сарматов. По пояс раздетый, с иноземцами дрался только один воин. Тёмный воин. Данноттарец.
Это мог быть только Даллас! Лица его я не видела, но узнала по выделяющемуся телосложению и гигантскому росту, по приметно белым волосам. Новой, непривычной мне сущностью демоницы я признала себе подобного, приняла, едва ли не осязая ауру страха пришлых вахлаков, от которого липким потом обливались разгорячённые в битве их тела. Они боялись, бились с тёмным, но боялись пуще разверзшегося вокруг огня.