– Анны не было тут уже неделю, – буркнул он, неумело пряча свою обиду, – ты даже не спросила почему.
– А должна? Мы больше не подруги, и я совсем не удивляюсь, что она больше сюда не ходит.
– Но почему?!
– Почему не подруги? Почему не удивлена?! Из-за неё Карл умер, с ней больше никто не станет дружить!
– Белла! – Её мать Янси – изрядно похудевшая, с болезненного вида лицом, – вышла из мастерской чуть качаясь. Питер едва узнал её. – Белла, я же просила! Тебе больше нельзя общаться с друзьями. Здесь – нельзя. – Она перевела свой сердитый взгляд на мальчика. – А ты, Питер, отправляйся домой, пока родители не хватились.
Он вспомнил ту добрую девушку Янси, выглядящую слишком молодой для матери, с её огненными волосами и яркими, почти светящимися веснушками. Эта женщина совсем на неё не походила. Ещё не старуха, но уже не девушка, без удивительной красоты, с потрёпанными волосами. Как же ужасно преображает потеря любимого человека! Или, если верить тому, что слышал Питер, даже двух.
Вернувшись затемно, он не смог избежать разговора с родителями. И если Бетти в нём практически не участвовала, то отец напирал за двоих. Питер сразу выдал сестру, но, когда Джордж спросил Анну, та соврала, что ничего подобного не случилось, а её брат наверняка бегал к какой-то девочке. И за свою ложь, которая на самом деле была правдой, но знал об этом только он сам, Питер лишился ножа и брусков на целых две недели. Анна же почувствовала себя намного лучше, когда её ложь, не подкреплённая ни единым аргументом, смогла перевесить правду брата.
Уже следующим днём она снова в тайне от родителей наведалась в город, где в привычном месте у торговой лавки, из которой детвора часто подворовывала всякие вкусности, нашла очарованных ею мальчишек. Поначалу они не хотели разговаривать с виновницей недавних событий, но Анна быстро убедила их, что у Карла была своя голова на плечах и только он сам, а не кто-либо ещё, виноват в случившемся, а Беллу, которая с тех пор каждый день напоминала о роли Анны в трагедии, вообще нельзя слушать – её мать путалась с посторонним мужчиной, а отец и вовсе убийца. Кто знает, как эта дурная кровь повлияла на неё? Как-то ведь, несомненно, повлияла!
И уже к обеду другой мальчик, Мартин, получил палкой по спине за то, что пытался украсть для Анны свежеиспечённую булочку за обещание чмокнуть его в щёку. Больше она не испытывала ни угрызений совести, ни чувства стыда, а если о чём и сожалела, так это о том, что домой придётся идти на пустой желудок и снова довольствоваться только скудной готовкой матери. Это однообразие её угнетало, заставляло скучать, и Анна возжелала как можно скорее вырасти, чтобы освободиться и зажить полной удовольствий жизни. Она бы пила неразбавленное вино, носила красивые наряды, и без конца заигрывала бы с мужчинами, которые полностью оплачивали бы ей все прелести жизни, извечно стремясь, равно как и сейчас, совершать безрассудства для красивых женщин.
Чем больше времени Джордж уделял своему беспроигрышно срабатывающему лекарству, тем меньше он замечал происходящее в его семье, хотя и раньше, если говорить прямо, он замечал немногое. Домой он приносил не больше одной порции за раз, считая, что лекарства должно быть мало, и только законченные пьяницы обставляют свой дом бутылками. Из-за этого приходилось часто посещать салун, и очень скоро Джордж перестал смотреть на завсегдатаев, как на безликую серую массу, отвращающую своей наружностью. Он ни с кем не заговаривал, кроме бармена, всё ещё считая присутствующих недостойными своего слова, но часто подслушивал их разговоры. Так он узнал, что три раза в неделю салун посещает одинокий старый писатель, черпающий со дна бутылки последние капли вдохновенья; и бывший солдат, после третьего стакана, обычно как ясновидящий, предсказывающий кровожадную и жестокую атаку индейцев, что вскоре сожжёт город дотла; и человек странного происхождения, который всегда заказывал дорогие напитки, не особенно в них разбираясь, закусывал вонючим сыром и всё твердил о своём якобы имевшем место быть богатстве. Но разве богатый человек станет посещать такое место? Однако, по его словам, адресованным исключительно бармену, следовало, что он устал от своенравных снобов равного с ним положения, а потому хотя бы раз в неделю снисходит до простого люда и наслаждается естественностью их быта.
Эти голоса были ещё менее разборчивы, чем доносящиеся из леса слова мертвецов, но слушать их, как и наблюдать за людьми – живыми, но умирающими, – было приятнее. Однажды он около часа следил за писателем, перечитывающем роман собственного авторства, написанный когда-то ранее.