– Вздор! Несносно! Недостойно! – без устали повторял писатель.
А если в промежутках между словами он отпивал из своего стакана, то плевался прямо в книгу. Вдоволь разобрав собственные работы, он обычно открывал чужой труд, кого-нибудь из известных современников, читал и бубнил ровно то же самое:
– Вздор. Несносно. Недостойно…
Его умозаключения заканчивались тем, что он признавал, что и сам мог бы написать так же. Нет, даже лучше, намного лучше, хоть и собственные работы его не впечатляли. По наблюдениям Джорджа, этот человек подвергал критике всё, что оказывалось в его руках: всё, что иные люди поглощали бы без всяких попыток изыскать признаки несовершенства.
В другой день он подсел совсем близко к солдату и понял, что его слова адресованы даже не бармену, а просто никуда. Он рассказывал о звериной жестокости дикарей, о их странных обрядах и обычаях, о неестественном желании надевать на себя шкуры убитых зверей, о жертвоприношениях и жутких нечеловеческих лицах, перемазанных собственной и чужой кровью. Джордж слушал эти рассказы совсем недолго, когда понял, насколько они приукрашены, как неправдоподобно они звучат. Джорджу хотелось обвинить солдата, уличить во лжи, но вместо этого он продолжал пить, желая поскорее убраться от этих пропащих, увязших во лжи и пороках людей.
Но несмотря на своё желание сторониться таких мест и обитающих в них людей, он пришёл сразу, как только очередная купленная домой бутылка опустела. И вновь стал слушать, на этот раз решив ублажить своё любопытство сказками мнимого богача. Тот, в отличие от прочих, был значительно более трезв даже после целой бутылки крепкого пойла, и, едва заметив, что Джордж слушает, поспешил завязать беседу с ним. И Джордж впервые оказался не против.
– Я не всегда так жил, – начал он и сделал большой глоток. – Жизнь простого люда опротивела мне ещё в отрочестве, поскольку я и сам был из бедной семьи. Но как богатство портит людей, так и надоедает им. Роскошь – она приедается, становится невыносимой. Ты сам не замечаешь, как начинаешь ностальгировать по тем простым вещам, которыми без зазрения совести занимался в юности. Но при всём желании ты уже не можешь подходить к простым вещам с былой беспечностью, теперь ты знатного круга человек – тебе надо держать лицо! – Он вдруг закашлялся, и Джордж воспринял это как возможность задать терзающий его интерес вопрос.
– И как же вы разбогатели?
– О, а об это вам знать совсем не стоит, – ответил собеседник, и в тот же миг Джордж с лёгкостью распознал в нём лгуна и сказочника. – Ни о своих доходах, ни о своём предприятии, ни о своём состоянии я в таких местах говорить не намерен. Но скажу вам вот что – я мог бы купить бархатный халат за те деньги, что я дал нищему за его одежду. Бедняга ушёл почти голый, но радостный, неся монеты прямо в руках. А я, под видом нищего, отправился на рынок и купил там одежду простую, но чуть приличнее. И вот теперь я прячу её на самое дно своего сундука, чтобы никто случайно не нашёл и не прознал о моих развлечениях, а раз в неделю достаю, надеваю и ранним утром, когда слуги ещё спят, прихожу сюда.
– Нелегко, должно быть, скрываться, словно вор, покидая собственный дом, – сказал ему на это Джордж. – А сколько у вас слуг?
– Сколько? Да пятьдесят! – выпалил мужчина и снова закашлялся.
Джордж вспомнил, что не видел в городе или его окрестностях ни одного дома, который мог бы вместить пятьдесят человек за раз, не говоря же о том, что для стольких слуг просто не найдётся работы.
– И всё же жизнь – штука скверная. Я один, понимаете? Мою кровать греют только женщины, берущие с мужчин деньги из рук в руки, не применяя своих хитростей и очарования, не связывающие меня обетами, хотя мне бы именно такую и хотелось.
– Вы ещё не так стары, чтобы жениться.
– Жениться никогда не поздно, – богатей вздохнул и выпил. – С тех пор, как я заработал состояние, мне попадаются только потрёпанные жизнью дамы, коим одних только денег и надо, либо молодые озорницы, ещё слишком неопытные, чтобы должным образом ценить возможность быть обеспеченной. Нет, такие будут рады уехать в невиданные дали с принцем без гроша в кармане, а свою ошибку осознают лишь тогда, когда станут стары, и немедля попытаются компенсировать утраченное из чужого кошелька.
– Так, может, лучше не от холодного расчёта, а по любви? – улыбнулся бармен, всё это время слушавший разговор.
– Так, а где ж она – любовь? В чужой голове любовь не распознаешь, а в своей только беды и принесёт. Нет уж, увольте, посещать бордели в одежде простолюдина куда как проще, безопаснее для кошелька и, в конце концов, даже честнее.