Медленно, но неумолимо что-то изменилось в их доме в последние тёплые дни осени. Как Джордж стал испытывать приятную гордость за сына, так и Бетти прониклась благодарностью к дочери, теперь уже постоянно помогающей ей в готовке. Питер быстро забыл о злой проделке сестры, как забываются прочие детские обиды, и был рад показать ей фигурки, что выстругал за всё время. Не прочь были посмотреть и отец с матерью. Анна запрятала свой план побега далеко на задворки сознания – туда, где никто не отыщет, – и совсем вжилась в роль послушной дочери. Бетти, мучавшаяся последними неделями беременности, не находила в себе сил думать о чём-то, кроме семьи. А Джордж, не имея больше ни малейшего повода для злости, стал совсем спокоен. Работы постепенно становилось меньше, а прежде не отступающая от дома тишина растворилась в обсуждениях скорых родов. Теперь, возвращаясь по утру в кровать к жене, Джордж Ламберт осторожно клал руку на её живот и всем сердцем желал, чтобы всё прошло хорошо.
Так закончилась череда ураганных ветров, потрепавших веру членов семьи Ламберт в то, что они там, где им и следует быть. Как и многими годами ранее, без радости, но с покорностью, Бетти ждала рождения ребёнка, побег Анны был отложен вместе со взрослением, а Питер, решивший, что не распродаст всех выструганных фигурок до конца жизни, посвятил себя прививанию Айдану хорошего воспитания и работе с отцом.
И только Джордж, продолжая мучаться бессонницей, каждую ночь подходил к окну и всматривался в ночную мглу. С некоторых пор он больше ничего не видел и не слышал, но каждый раз ждал, что лес что-то ему ответит, потому что знал – этому лесу есть что сказать.
Каждая из их историй совершила оборот и вернулась туда, откуда началась. Несомненно, пройдя извилистыми тропами, каждый по-своему изменился, и со временем, вновь столкнувшись с искушением, они бы либо зашли намного дальше, либо сразу отказались даже пытаться. Они не могли знать, что выберут, и уже никогда этого не узнают, потому как в миг их первого за длительное время спокойствия ночь вспыхнула заревом, а тишину проглотил животный вопль. Воинствующий клич прогнал из тела стоящего у окна Джорджа дух и пробил дрожью до самых костей. Звон бьющегося стекла заполонил собой всё вокруг, рукав рубахи стал липким от крови. Он вдруг оказался на деревянном полу, и всё вокруг озарилось ярко-оранжевым свечением. В агонии мечущийся взгляд наткнулся на прорастающую из плеча стрелу.
«Индейцы», – застыла в голове единственная мысль. Лес больше не шептал. Теперь он выкрикивал пугающие проклятия десятками скалящихся ртов.
Когда-то давно Джордж Ламберт, ещё не заросший грубым чёрным волосом, целыми днями пахал на молодой лошади. В тайне жалея Мэри за нелёгкий труд, он регулярно давал ей по яблоку – как лакомство за работу. Так продолжалось до тех пор, пока отец не наказал срубить единственную на участке яблоню, чтобы расширить огород. Все его ладони покрылись мозолями от долгого махания топором, но даже ночью, пока работа не была сделана, Джордж не позволял себе пойти спать, страшась гнева Карла Ламберта. Всю его сознательную жизнь мать относилась к Джорджу куда добрее, но отец, мужчина с тяжёлой рукой, неизменно поколачивал жену за каждую излишнюю нежность, а излишними, по его разумению, были все. Карл Ламберт – человек, ставивший род во главу угла всего своего бытия, – до конца жизни не простил свою жену Сьюзан, с детства приученную быть женщиной покорной, за невозможность более иметь детей, объявленную доктором аккурат после рождения Джорджа. Их единственный сын появился на свет чахлым и слабым, раньше положенного срока, неспособным, как сказали родителям, к жизни из-за плохого здоровья матери. И Джордж целые полгода прожил безымянным, пока не стало ясно, что беды не случится. Через всё воспитание отца он пронёс неотвратимую мысль, что терпит от него за всех нерождённых братьев. Но под этим строгим надзором он постигал все истины праведного мужского труда и впитывал простые житейские мудрости о важности семьи в жизни каждого человека.
– В наше непростое время юноши твоего возраста, – рассказывал отец, – плевать хотели на благопристойность и мужской долг. Они пропивают заработанное дедами и отцами наследство, обязуют своих жён работать – разливать выпивку или ложиться под чужих мужчин.
Всю молодость, до самой свадьбы, Джордж был изолирован даже от тех немногочисленных сверстников, что жили поблизости, чтобы ненароком не попасть под дурное влияние. Когда же ему наконец нашли жену – молодую Бетти, с голубыми и самыми чистыми в округе глазами, – больше всего Джорджу хотелось не плодить детей, обустраивать жильё или командовать, а просто поговорить с кем-то, кто не станет учить его жить. Но в силу отсутствия опыта и врождённого неумения к ведению разговоров, это стремление так и осталось сумасбродной фантазией вынужденного провести всю жизнь в добровольном одиночестве мужчины. А молодая жена, красивая и холодная, вселяла в Джорджа лишь немую злобу и невыразимое отчаяние, заставившие ещё сильнее зарыться в единственные знакомые постулаты.