В этом доме Дмитрий пережил первые порывы юношеской любви, первые романтические переживания молодости. «Певица красоты» — хозяйка дома — зажгла в нем огонь «томительный, мятежный». По словам юного поэта, лучшие его стихи посвящены ей, она «отравила» его «ядом мечты и страсти безотрадной», оставшись для него такой же далекой, как «звездочка в эфире».
В день именин Дмитрий преподнес Зинаиде Волконской посвященную ей пьесу. В ответ она, зная о его скором отъезде, подарила ему в память об их встречах старинный перстень. Это было напутствие: «В горький час прощальный, дружба любви рыдающей дала тебя залогом сострадания». С той минуты поэт называл перстень своим «верным талисманом», верил, что он охранит его от тяжких ран
Это строки из стихотворения «К моему перстню». Он напишет его чуть позже, выльет в нем всю свою душу, и что самое удивительное, словно обладая волшебным даром предвидения, предречет свою судьбу.
Овеянный романтической легендой, перстень–талисман стал для Веневитинова драгоценным даром. Отныне он не расставался с ним.
…Путешествие близилось к концу, когда внезапно, при въезде в Петербург, у заставы возок был остановлен жандармами. Несчастного Воше тут же допросили и как лицо «подозрительное» задержали. Вместе с ним подвергся аресту и Д. Веневитинов. Не забывайте, что это случилось менее, чем год спустя после 14 декабря. Еще велось следствие по делу декабристов, страх еще не прошел окончательно у нового царя… Неудивительно, что близкий к одному из главарей бунта Воше вызывал подозрение. Это усугублялось еще и тем, что он, возможно, вез что‑либо «недозволенное» из Сибири, куда совершил поездку вместе с Екатериной Трубецкой. Словом, спокойнее было его арестовать и провести тщательное дознание. А заодно был схвачен и его спутник по дороге Д. Веневитинов. Впрочем, можно предполагать, что и о нем у жандармов были не очень «лестные» сведения. В нем они тоже видели возможно бунтовщика, возмутителя спокойствия. И хотя прямых данных на этот счет у них не было, тем не менее они вполне могли подозревать его в связях с декабристами. Многое косвенно свидетельствовало о его симпатиях им. Да и сам Веневитинов на вопрос допрашивавшего его генерала о том, не принадлежал ли он к числу декабристов, прямо ответил: «Если и нет, то мог бы легко принадлежать к нему».
Почти двое суток продержали его под арестом в сыром, холодном помещении. Вышел оттуда он не только морально угнетенный учиненным ему допросом и бесцеремонным обращением, но и с подорванным здоровьем…
Светская жизнь столицы вовлекала Веневитинова в свой водоворот. Ему приходится делать визиты, бывать на балах, встречаться со многими людьми. Пустая болтовня, все эти «говоруны и умники» докучают ему, тоска мучает его, терзает сердце. Среди холодного, пустого и бездушного общества он чувствовал себя одиноким. И не проходит дня, чтобы он не написал матушке или знакомым письма. «Я далек сердцем от Петербурга», «скорее бы отсюда в Москву». Часто, заглушая душевную боль, спрашивает: «Что происходит на вечерах у княгини Зинаиды? Поют ли там, танцуют ли?»