Сперва, как обычно, обсуждались местные новости: кто женился, кого замуж выдали, во что обошлась свадьба, кто «жигуленка» купил, кто справил новоселье и массу других больших и малых событий. Потом переходили к обсуждению событий за рубежом. Когда и этот вопрос получал полное и всестороннее освещение — начиналось главное в программе вечера: игра в шахматы.
Противникам, двум пожилым бородачам в косматых тельпеках, уступали место на середине тахты. Скрестив ноги, они молча усаживались за доску, снимали халаты, и игра начиналась. В ту же минуту их облепляла со всех сторон куча азартных болельщиков. Во время игры они поднимали шум и крик, желая подсказать своему любимцу самый верный и самый остроумный, но их мнению, ход. Лишь противники были невозмутимо спокойны, вдумчиво оценивая свои и чужие шансы на победу и чутко прислушиваясь к подсказкам болельщиков. Надо заметить, что в прошлом среди шахматистов Евшан-Сары было немало талантливых мастеров, о которых еще при жизни рассказывали легенды и смешные анекдоты. Жители села до сих пор помнят, например, никем не побежденных Чары Кирмека и Ата Бахши. Садясь за доску, они забывали обо всем на свете.
Однажды, когда Кирмек обдумывал очередной и, надо полагать, решающий ход, кто-то из болельщиков шепнул ему на ухо, что умер его брат Ашир. Другого такая весть сразила бы насмерть. Но не таков был Чары Кирмек. Пропустив печальную весть мимо ушей, он продолжал думать над своим ходом. Тогда весть о кончине брата ему повторили снова. Но и на этот раз она не дошла до его сознания. Мало этого, подхватив слова, сказанные ему на ухо, он начал машинально повторять:
— Умер Ашир, умер Ашир! — И только после того, как с победным возгласом: — Шах! — поставил фигуру на доску, — он понял, какое несчастье его постигло.
Не менее самобытными, яркими были и многие другие посетители «шахматного клуба», приходившие к магазину просто так, скоротать время, послушать новости, посмотреть на игру шахматистов. Чуть ли не каждый из этих завсегдатаев вечерних встреч имел уличное прозвище, которое довольно полно определяло сущность его владельца. Причем, оно так прочно прирастало к человеку, что почти навсегда вытесняло настоящее имя. Так одного из самых активных посетителей вечерних посиделок Реджепа Каррыева звали на селе «Машин-бахши», «Машина-певец». Когда-то в молодости Реджеп мечтал легко и быстро разбогатеть. Но для этого мало быть мечтателем. Надо быть ловким, предприимчивым. Таким и был Реджеп. Благодаря этой своей ловкости он едва ли не первым среди туркмен предгорной полосы приобрел «поющую машину», состоявшую в основном из небольшого деревянного ящика и широкой железной трубы. Положив ящик на ишака, а трубу засунув в переметную сумку-хурджун, Каррыев отправился на отгонные пастбища, к чабанам. Пастухи с любопытством встретили техническую новинку и с наслаждением слушали записи любимых певцов. Как выяснилось потом, Реджеп не отличался особенным бескорыстием и брал с чабанов за каждую прослушанную пластинку ягненка или овцу. Так что после своих «гастролей» в песках Реджеп Пригнал целую отару овец — «посильный» дар пустынных меломанов. С тех пор настоящее имя Реджепа почти забылось и до самой старости его звали «Машин-бахши».
То же самое произошло и с Сеитниязом-Пастухом. Он в меру бородат, молчалив, на грубом широком лице глубокие морщины и темный загар. Наряд его неизменен круглый год: черный мохнатый тельпек, чекмень из верблюжьей шерсти и пастушьи чокаи. В общем вылитый чабан. Односельчане так его и зовут: Сеитнияз-Пастух.
Вот другой пример: Аманмурад Токлы. Если к нему приглядеться, то можно легко понять, что он похож на шестимесячного барашка — токлы. Взгляд такой же, как у ягненка, задумчивый и почти всегда обращен вниз, к земле. И что-то кроткое, полусонное в этом взгляде. Волосы вьющиеся, блестящие, как на каракульском смушке. Нос толстый, с горбинкой, губы тонкие. Словом, все, как у шестимесячного барашка.
Нередко прозвища людям даются на основании какой-нибудь слабости, недостатка. Курбандурды Мурадов, например, очень любит поспорить. Медом не корми — лишь бы в словесную перебранку вступить. И когда ему говорят одно, он старается доказать противоположное. Вот и наградили его за это прозвищем Кетче, «наоборот».
Старика Ханкули Бердыева знают на селе как человека вспыльчивого нрава. Порою он ведет себя слишком бурно и даже буйно, вроде гоголевского Ноздрева. Теперь в глаза и за глаза его называют Шеррай, что означает баламут, смутьян.