В числе вечерних посетителей магазина были, как водится, и насмешники, готовые ухватиться за любой повод, лишь бы потешиться над человеком. С некоторых пор мишенью для них и стал старик Чорлиев. Едва он успевал подойти к магазину и выбрать место для сиденья, как тут же кто-нибудь из зубоскалов начинал над ним подтрунивать.
— Таган, салам! — кричал Ханкули Шеррай, — Ай, как нехорошо ты поступаешь… Как нехорошо!
— Что такое? — спрашивал Чорлиев, озадаченный непонятным вопросом.
— Да как «что такое»? — продолжал насмешник. — Шапку-то свою ты совсем не бережешь — вон как обветшала… А ведь это, можно сказать, историческая шапка! Как-никак в споре с башлыком участвовала!
В ответ раздавался дружный хохот, а Таган зеленел от злости.
— Баламутом-то тебя недаром прозвали, — сердито и глухо упрекал он Ханкули Шеррая. — Ты и впрямь смутьян. Тебе бы только язык почесать, бесстыдник!
— А ты, Таган, не обращай на него внимания, — прикидываясь заступником, говорил Амандурды Кетче. — Ты лучше послушай меня. Шапку свою ты спрячь и никому не показывай. А взамен купи что-нибудь другое. Ну, скажем, шляпу или кепку. И носи себе на здоровье. Никто даже рта раскрыть не посмеет. Это я тебе говорю: Амандурды Кетче.
Чорлиев действительно внял этому совету и однажды явился к магазину в новенькой летней шляпе. Когда он уселся на краешек тахты, к нему подошел Сапар-Хвастунишка. В глубокой тишине он оглядел со всех сторон шляпу — даже шахматисты бросили играть, — задумчиво помолчал, вздохнул и с явной печалью помотал головой:
— Нет. Шапка все-таки лучше.
Взрыв хохота!
Побледнев, Чорлиев вскочил с тахты и кинулся прочь от магазина. С тех пор никто его здесь не видел.
А Мялику Аймедову везло все больше. Росли его урожаи, все громче и шире гремела слава о нем. Еще не остыла радость по поводу награждения орденом Ленина, а в дом бригадира пришла новая весть: Мяликмухаммед первым из овощеводов республики получил высокое звание лауреата Государственной премии СССР.
Когда эта новость дошла до Чорлиева, она поразила его, как самое тяжкое несчастье. Хотя старик понимал, что такое звание даром не дается, что его надо заслужить настойчивым трудом, равным подвигу. И всем на селе известно было: такой подвиг Мялик совершил, добиваясь рекордных урожаев овощей на бывшем солончаке, против освоения которого так горячо выступал Чорлиев. Присвоение Мялику звания лауреата как бы подтвердило дальновидность председателя и еще больше унизило в глазах людей бывшего заведующего фермой. Он с ужасом думал о своем будущем и боялся его: не только на улицу, теперь за ворота не выйдешь! Всяк, кому не лень, будет смеяться, напоминая о позорном проигрыше в споре с башлыком. Чорлиев уверил себя в том, что сельские насмешники теперь придумают что-нибудь еще более ядовитое, чем те издевки, которым он подвергался до сих пор. Думы об этом не давали покоя старику ни днем, ни ночью — с ними ложился, с ними вставал. За неделю так исхудал, что непонятно было, в чем душа держится. Думали помрет. Но он не умер. Поболел еще немного и пошел на поправку. Но последние годы жил как затворник — ни на шаг дальше дома не уходил.
Достойных, сильных соперников у Мялика было немало. Многие были его ровесниками, вместе начинали путь к бригадирству и славе. И все у них — на первый взгляд — было почти такое же, как у Мялика: такая же нежная и несокрушимая любовь к земле, такой же опыт, глубокие знания, такая же жажда творчества, такая же энергия.
И хотя ни одна из полеводческих бригад пока не достигла такого же уровня в своих делах, как бригада Мялика, все они были крепкими, надежными, и председатель мог бы жить и не тужить. Но сам Бегенч считал, что до тихой, спокойной жизни ему еще далековато. Ему, как воздух, нужен был специалист, который был бы ближе к бригадам, чем он сам, председатель. Таким ему виделся главный агроном колхоза, во власть которого Ораков хотел отдать поля овощных и бахчевых, посадки шелковиц, посевы зерновых, сады и виноградники. Нельзя сказать, что такого специалиста в колхозе не было. Он был. И даже зарплату получал, но толку от него не было ни на грош. Совершенно охладевший к своей работе, пожилой и вялый по натуре, он понимал, что занимает чужое место и уже не раз заявлял председателю, что если подвернется хороший знающий парень, с удовольствием уступит ему свою должность, а себе просил что-нибудь полегче, поспокойнее.