— Правильно! Судить надо… Да разве найдешь его!
— А почерк на что?.. Пусть милиция поищет. Человек — не иголка в ворохе сена.
— Верно! Надо найти. Пусть попарится, где следует!
Когда волнение в зале улеглось, слова попросила доярка Алтын Шаммыева. Ее яркие глаза светились умом, строгой застенчивостью, добротой. Низко над глазами — ровные шнурочки бровей. На щеках под смуглой кожей — густой нежный румянец. Алтын улыбается редко, но если улыбнется, глаз не оторвешь от ее миловидного лица. В колхозе эту женщину ценят за труд и скромность; как доярке ей не было равных. Портрет ее уже несколько лет не сходит с колхозной доски Почета.
Алтын встала, поправила на голове шерстяной, в ярких розах платок и в полной тишине негромко произнесла:
— Пусть никто не подумает, что я хочу взять под защиту нашего башлыка — зачем защищать того, кто в этом не нуждается! Я хочу разобраться лишь вот в чем: почему автор письма скрыл свое имя? Да потому, что написал он сплошную ложь, и ему стыдно подписывать свое гнусное письмо. Вот он и поставил чужие фамилии. И цель такого письма ясна: выместить на председателе какую-то свою обиду, отомстить ему за что-то. За что? Пока неизвестно. Да и вряд ли когда-нибудь узнаем. Если бы автор письма был человеком честным, он мог бы покритиковать башлыка открыто, в глаза. Никогда и никому Бегенч-ага за это не мстил, никого не преследовал — об этом каждый знает. В конце концов анонимщик мог бы зайти к вам, товарищ секретарь, и поговорить о наболевшем — дорогу в райком мы, слава богу, знаем хорошо. Если ты честен и хочешь кого-то поправить ради общего блага, зачем тебе прятаться, скрывать свое имя? Говори прямо.
Лично я помню товарища Оракова с той минуты, когда он только что приехал в наш колхоз. Чего скрывать — жили мы тогда бедно. Порядка в колхозе не было. На трудодни выдавали гроши. Народ из колхоза уходил, искал, где лучше. И башлыки у нас не держались. Вот в эту самую пору и приехал к нам Бегенч-ага. Много ему пришлось поработать, много положить сил, здоровья. Теперь мы ходим в передовых, всюду нас хвалят. Почему же раньше этого не было, при других башлыках? Почему? Я спрашиваю. А потому, что у них не было такого таланта, каким обладает Ораков. Он всегда в гуще народа, учится у него и сам учит его, Бегенч-ага не раз приходил к нам, дояркам. Спросит, как живем, в чем нуждаемся? А потом перейдет к делу и начнет расспрашивать о том, что нужно, чтобы еще выше поднять надои? Бывало, попадет он под горячую руку, мы распалимся и накричим на него. Но никогда не видели, чтобы он как-то вышел из себя, нагрубил, выругался. Такого не было ни разу. Он выслушает, как обычно, попросит немного потерпеть и пообещает помочь. Пройдет день — другой, смотришь — и обещанная помощь приходит! Не секрет и то, что на примере нашего башлыка мы воспитываем наших детишек. Чуть ли не каждый день внушаем им: «Будьте такими же честными, как наш башлык. Будьте такими же добрыми и обязательными, как наш Бегенч-ага». И вот у кого-то поднялась рука написать такое письмо.
Алтын замолкла, посмотрела по сторонам, словно желая кого-то отыскать в зале. Потом, гневно блеснув горячими своими глазами, звонко произнесла, почти крикнула:
— Да пусть хоть еще тысячу таких же анонимок пишут на него — все равно никто не поверит в них! Для нас Бегенч-ага всегда был и останется настоящим коммунистом!
Зал вздрогнул от аплодисментов.
Пока говорила доярка, Ораков, опустив глаза, сосредоточенно смотрел в одну точку на столе. Когда же до него донеслись последние ее слова, он почувствовал, как к горлу подкатил комок. Бегенч с трудом справился со своей слабостью, встал и поклонился залу. В ответ еще громче, еще дружнее раскатились рукоплескания. Перекрывая их, из зала неслись возгласы:
— Ай, да Алтын! Молодец!
— Крепко сказала…
— Башлык достоин этих слов!
— Верно! Достоин!..
После доярки выступили многие. Они так же тепло и справедливо говорили о председателе колхоза и гневно осуждали анонимщика.
В конце собрания секретарь райкома предоставил слово Оракову.
Все насторожились, ждали, что скажет башлык. Но он от выступления отказался, сославшись на то, что и так уж времени потрачено много, что минут через десять надо будет начинать планерку. Не срывать же ее!
Перед отъездом из колхоза секретарь райкома отозвал башлыка в сторону:
— Я рад, что ни один из фактов, изложенных в письме, не подтвердился. Честно скажу — будто камень с души свалился. Очень порадовало меня и то, что в народе ты пользуешься такой любовью и таким уважением. А за причиненное беспокойство прошу меня простить.