— Ну, какие еще у нас дела? — как бы размышляя вслух, произнес чабан. — Пасем… ухаживаем за скотом, чтобы не было падежа…
— Скажите, Гарли, — перебил я его, — а как зоотехник… помогает вам?
— Кто? Гармыш, что ли? Ну, а как же! — воскликнул он и весело заулыбался. — Без него, без его советов, я еще ни разу не выбрал ни одного пастбища. Если что с овцой, с ягненком — опять к нему, к нашему Гармышу. Он такой опытный и такой непоседливый… часто бывает в моей отаре. Где надо, подскажет, посоветует.
И, взглянув на смущенного, зардевшегося от похвалы Сапармамеда, Гарли стал рассказывать о своей пастушеской юности.
В чабанскую бригаду он пришел подпаском, когда ему едва исполнилось шестнадцать лет. Был он худым, слабосильным и невзрачным мальчиком. Но на счастье Гарли бригадир у него оказался человеком на редкость чутким и добрым, подпаска он жалел, старался не обременять излишней работой. Обычно, угоняя отару на ночной выпас, бригадир оставлял Гарли на коше, возле колодца, чтобы тот вволю поспал и отдохнул.
Но эта доброта бригадира была для юного подпаска хуже наказания. Остаться ночью наедине с пустыней… Тот, кто не испытал этого, тот не знает, как это страшно мучительно. Почти до самого утра Гарли не мог заснуть. Ему без конца мерещились разные чудовища, волки, змеи. Ему казалось, что за каждым ночным кустом прячется злой разбойник. У него замирало сердце от каждого шороха или крика ночной птицы.
— И стал я думать: что же мне делать? — продолжал Коюнлиев. — Думал-думал и придумал. Когда старший чабан отправлялся-с овцами на выпас, я, крадучись, незаметно уходил следом за отарой. Иногда, чтобы не обнаружить себя, обдираясь до крови, полз, как солдат, по-пластунски. Потом прятался где-нибудь за барханом, и не теряя из виду отару, тихонько сидел до утра. А утром, как только бригадир поворачивал овец обратно, к колодцу, на водопой, я уже был на месте, весело валялся на кошме и делал вид, что отдохнул и ночь провел на славу.
Последние слова рассказчика вызвали дружный смех гостей и родственников Сапармамеда. Смеялся даже мрачноватый шофер Четджан. При этом он настойчиво и демонстративно посматривал на часы, давая мне понять, что беседа затянулась и не пора ли назад, в Казанджик?
Подпасок Гарли оказался сметливым парнем, он приглядывался к работе бригадира, изучал травы, их свойства. По крупицам, по крохам накапливал тысячелетний чабанский опыт. Мужал… И с каждым годом уверенней и крепче чувствовал себя в пустыне.
В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Гарли Коюнлиеву было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Самое высокое его достижение — сто пятьдесят семь ягнят от каждой сотни овец.
— Да. Время идет быстро, — раздумчиво произнес Гарли, — и нелегко за ним угнаться. Честно говоря, я уже немного поотстал. Теперь есть бригады, которые обошли меня в соревновании, вырвались вперед. Токи Джанабаев, Оразклыч Эгриев, Машад Аманниязов — вот кто сейчас достиг большой высоты в нашем деле. Но мы со своим помощником, молодым коммунистом Курбанназаром Шаназаровым не думаем сдаваться, — подымаясь с кошмы, уверенно сказал Гарли, и в синих глазах чабана засверкали веселые искорки.
Попрощавшись, мы выехали из Бургуна. По пути трижды пересекли Узбой. Наступила ночь. Ветровое стекло было приподнято, и в кабину врывался сухой теплый ветер.
Я нетерпеливо поглядывал на часы. Во что бы то ни стало мне хотелось успеть к поезду, который уходил из Казанджика ровно в полночь.
Когда кончился степной такыр, вдали, у черного подножья гор засверкали ночные огни райцентра. Мы уже въехали на окраину, вдруг совершенно неожиданно машина влетела в глубокую рытвину, подпрыгнула и остановилась, а нас окатило горячей водой из радиатора. И я понял: к поезду мне не успеть. Оказалось, порвался ремень вентилятора и отлетел патрубок.
Но шофер удивительно быстро устранил неисправность и подвез меня прямо к вокзалу за несколько минут до отхода поезда.
В последний раз я взглянул на Четджана. Он сидел в кабине с гордым видом победителя и хмуро улыбался. Весь его вид как бы говорил: «Пустыня, брат, коварна и шутить с ней опасно, но человек сильнее пустыни. Это факт».
ЛИВЕНЬ
Горы хмурились. Сумеречная мгла пала на Гаурдакскую долину, над которой сгрудились лиловато-серые облака. К вечеру огненная ветка молнии прожгла тучи, и вслед за этим над горами и долиной с чудовищным треском раскололось небо, из края в край прогромыхал гром.