- И что делать?
- Во-первых, оторви нахрен эти нашивки.
- А так можно?
- А называть человека «продуктом» можно? Во-вторых, не убей случайно кого-то. Ладно, ты серьезно не будешь за это отвечать в своем возрасте, но это станет еще одной жуткой стигмой на твоих людях.
- Не могу обещать… - я попытался носком ботинка прикопать свои плевки.
- Тебя как зовут?
- Бенуа. Тровэйль.
- Родители Оттуда?
Я кивнул.
- Обратная сторона сегрегации. Почему их Проект только для людей Оттуда? Может, я тоже хочу вернуть свою бабушку? Или собаку?.. Ладно, оставим это для моей предвыборной кампании. У тебя сколько еще уроков?
- Один. Счет.
- Отлично. Приходи потом сюда, и я тебе кое-что покажу. Поверь мне, пара сломанных пальцев или один нос сильно охладят их пыл. Да, чувак, мы им еще покажем!
Он дал мне пять и убежал на поле, а я остался, как громом пораженный. Причин для этого было предостаточно. Вам перечислить?
1. Меня первый раз защитил не учитель. Ну, девчонки иногда говорили: «Бретт, оставь его в покое!», «Дерек, хватит уже!» Но чтобы так просто обратить их в бегство? Никогда в жизни!
2. У меня впереди замаячила туманная, но все-таки перспектива прекратить издевательства.
3. То, как со мной обращались, реально возмутило кого-то, кроме меня. Вы будете смеяться, но все считали эту проблему надуманной или преувеличенной.
4. Человек отнесся ко мне по-дружески. Чего там прибедняться, у меня были приятели и даже, - Внимание! Шок и сенсация! – девушки во втором, третьем, четвертом и даже пятом классе. Да, в начальной школе я был еще тот Дон Жуан! Но прямо друзей в школе у меня не было.
5. Кто-то вот так взял и употребил в отношении себя и меня местоимение «мы».
6. Оказывается, у меня есть «свои люди», будто отдельный клан или племя.
========== Акт 2. Жена Линкольна ==========
Ну, давайте, скажите, вы же подумали, что с этого дня моя жизнь кардинально поменялась? Не совсем так. То есть, в какой-то мере, это был поворотный момент. В тот же вечер я, как мог, отпорол нашивки с пиджака, свитера и рубашки, попутно проделав в них приличные дыры. Что было дальше? Ну, кто-нибудь? Да, разговор с родителями.
Мама: Бенуа, ты знаешь, сколько стоит твоя школьная форма?
Папа: Камиль, ну откуда он должен это знать? Да и не в этом дело. Бенуа, что случилось?
Я: Это борьба с фашизмом.
Мама: Что за глупости? Кто тебе такое сказал?
Я: Сам знаю. – (что-то подсказывало мне, что не стоит упоминать Дэйва).
Папа: Это серьезное обвинение.
Мама: Не болтай о том, чего не знаешь!
Папа: Хотя… В какой-то мере это утверждение имеет смысл.
Мама: Прекратите. Вы совсем с ума посходили! Будем благодарны за то, что у нас есть.
Папа: И мы, безусловно, благодарны за Бенуа – для государства его инженерия стоила недешево, но эти отметки… Я поговорю с директором школы.
Мама: Все кончится тем, что его выпрут, и придется отдать его в Groundhog Elementary* (*это школа, которой пугали детей).
Я: Они не имеют права называть меня продуктом, - заявил я. Как видите, мне было чрезвычайно легко промыть мозги.
***
Несмотря на протесты мамы, папа поговорил с директором, и – о чудо! – с нашивки убрали PPFU, но продолжали настаивать на ее присутствии. Я продолжал ее срывать (уже аккуратнее), ее стали крепить на липучку. Мой вокабуляр пополнился словами «клеймо», «социальные репрессии», «дискриминация», «стигматизация». В третьем классе я все еще дрался, но ничуть не меньше времени проводил в кабинете директора, отстаивая свои права. Могу только догадываться, как я всех достал. Иногда я, видимо, перегибал палку, потому что классе в пятом Дэйв (который в том году выпускался) сказал:
- Чувак, ты что делаешь?
Я как раз заканчивал дорисовывать восклицательный знак во фразе F*ck Clonism! на стене художественно блока.
- Это так ты хочешь войти в историю? Вандализмом и сквернословием?
- У кого-то просто плохое настроение. Согласись, отличный новый термин.
- С этим соглашусь. Но в остальном помни, чтобы тебя воспринимали серьезно, тебе нужно стараться раз в пять упорнее остальных. Ты думаешь, расизм прошел сам собой? Да тот первый чернокожий американец, который поступил в колледж, не мог себе позволить не быть отличником.
- И он был?
- Не знаю. Но очень на это надеюсь. Ты готов к тесту по испанскому?
- Si, signor{?}[(исп) Да, господин!]! Хотя чего мне так упираться? Так же, как ты, поеду по обмену, и все выучу за полгода.
- Не говори ерунды! – тогда я еще не понимал, почему Дэйв, мягко говоря, не любит говорит о своем участии в программе по обмену с Аргентиной.
- Не буду. Как твои заявления в колледж?
- Я прошел в Гарвард. На юриспруденцию.
- И ты только сейчас об этом говоришь?! Это же круто? – но увидев его странное выражение лица, я уже менее уверенно спросил:
- Ведь так?
- Не все так просто. И я не обязан тебе во всем отчитываться.
- Я этого и не говорил.
***
И что, ни у кого не возник еще вопрос, какого черта практически взрослый человек проводил столько времени с малолетним мной? И что, какие идеи? Нет, нет, нет, нет, нет. Нет! Кто-то еще и вслух это сказал? Сейчас же пойди и прополощи рот святой водой, тебе им еще с приличными людьми разговаривать. Я там был и могу точно заявить, что ничего подобного и близко не было, даже просто какой-то двусмысленности. Ну, в тот период. А вообще, не так уж много времени он мне уделял в первый год, может, пару часов в месяц. Потом в школу вернули проект «Старший брат, старшая сестра», и как-то не возникло вопроса, кто будет моим «старшим братом». Тут мы уже должны были вместе работать пару часов в неделю. Дэйв помогал с домашними заданиями, стоял в воротах, когда я отрабатывал броски в хоккее, пару раз мы даже ходили с другими «братьями-сестрами» в музеи. И поначалу мои родители были очень даже довольны. Но постепенно они стали соотносить мои, в лучшем случае, левацкие высказывания с моим кругом общения и без труда выяснили источник ереси. Быстро была предпринята попытка пристроить меня к другому старшекласснику, и я устроил бунт. Я умолял, кричал, что уйду из дома или убью себя (да, вот таким клише я был), а в конце, исчерпав все аргументы, разрыдался (это в 10-то лет!) и спросил, что же мне теперь делать, если они потеряли моего настоящего старшего брата, и альтернативы у меня нет. Да, запрещенный прием, но он сработал, а о моральной стороне дела я не особо заботился.
Со мной, вроде как, все понятно. Но какой толк был Дэвиду? Думаю, я был его небольшим проектом, отработкой приемов привлечения электората. Причем, проектом не единственным. И когда я узнал об этом, это, мягко говоря, вывело меня из равновесия. Вот только не надо говорить о моей зацикленности или эгоизме. Я совершенно спокойно относился к его друзьям, одноклассникам, родителям, мне было совершенно все равно, сколько и как он с ними общается. Да что там, меня даже Адам не раздражал. Почему даже? Просто – Адам меня не раздражал. Я воспринимал его, как само собой разумеющееся. Не знаю, как это по-человечески объяснить. Не знаю, как, но попробую, как я всегда и делаю. Ну, вот представьте, что вы чувствуете, когда видите своих бабушку и дедушку… Ладно, не получается. Мы с ним никогда не были друг другу официально представлены, но как-то и так все было понятно, дополнительных вопросов я не задавал.
А потом я узнаю, что Дэвид помогает какому-то первокласснику учиться читать! И я устроил сцену. Причем, вся нелепость ситуации в том, что я не знал, в чем его обвинить, т.е. я, буквально, не знал, какие слова произнести, поэтому сцена состояла из бессвязных фраз, вроде: «Но ты же…Почему? Я…а ты», пинания стены, криков ярости и даже, на каком-то этапе, слез. И знаете, что самое забавное? Это в каком-то смысле сработало, как нужно!
Дэйв дождался паузы и спросил:
- Что у тебя случилось?
Я как-то сразу прекратил поток обвинений в его адрес, сел и сказал: