- Н…Нет, - сказал он. – В…Все в порядке.
И тут меня как током ударило: да он же просто меня боится! С чего я вообще взял, что тут что-то другое? Конечно, он обратил на меня внимание, а кто бы ни обратил? У них не так много развлечений, а я не меньшая экзотика, чем пришелец. И что я вообще делаю? Последнее, что мне нужно, это пытаться что-то поменять в моей личной жизни. Я был уверен, что даже если попытаюсь это как следует представить, испытаю такое чувство вины, что пойду на могилу Дэйва, лягу рядом и не встану, пока не умру от голода. Так что я сделал шаг назад и сказал:
- А по-моему, мороз. Пошли внутрь.
Он кивнул, но посмотрел на меня как-то странно.
***
Наш психолог-капеллан Рой продолжал проводить со мной еженедельные беседы, в ходе которых он отмечал мой прогресс, говорил, что все еще беспокоится за меня, но его квалификации, похоже, не хватало, чтобы по-настоящему помочь.
Хотя, чем тут поможешь? Все и так любезно и довольно часто напоминали мне, что Дэйва больше нет, так почему эта мысль никак не приживалась? Ну, нет, я не сошел с ума окончательно, и в течение дня почти никогда не забывался, но стоило немного расслабиться или оказаться в этом состоянии между сном и бодрствованием, и я не мог отвязаться от мысли, что он скоро должен вернуться, а пару раз вообще оборачивался, чтобы сказать ему что-то или двигался во сне, чтобы прижаться к нему, пока не падал с кровати.
Но ведь все могло быть гораздо хуже! На месте моих солдат я уже давно начал бы подумывать, кого бы обвинить в создавшейся ситуации, и остановился бы на себе, и выместил бы все недовольство.
Да и на своих новых «родственников» я пожаловаться не могу. Больше всего в ситуации разбирались Тано, Бенуа, Влад и, в какой-то мере, Ева. Но они не сильно делились подробностями с остальными, и скоро меня стали воспринимать, как естественное добавление к семье. Я запомнил все имена и родственные связи, я помогал на ферме Марио (предоставив еще много дополнительной рабочей силы из числа своих людей. Это не настоящее злоупотребление властью – они получали какую-то оплату. Я – нет, я же семья!), уже не вздрагивал, когда кто-то принимался меня спонтанно обнимать (да что там! Половину времени на семейных выходных я проводил прижатым к чьей-нибудь груди!), и единственный человек, который меня беспокоил – это Маурицио. Физический контакт с которым был нулевым. Серьезно. Даже никаких «Дай пять» или протиснуться мимо за столом. И это в семье, где люди постоянно чуть ли не на коленях друг у друга сидят и не могут пройти мимо, не чмокнув друг друга, не ущипнув за щеку или еще что-нибудь!
При этом он не избегал меня. Отнюдь! По-моему, я виделся с ним чаще, чем с любым другим человеком в мире. Сначала он просто заходил поболтать; когда проклюнулся газон – погонять в футбол, иногда один, иногда с братьями и Дюбуа. При этом первые пару месяцев он даже комнату мою не видел, зависая в спортзале или столовой. Но однажды он так проехался по мокрой грязной траве, что я не мог отпустить его домой в таком виде.
- Пошли, - сказал я.
- Куда? – спросил он, размазывая по щеке грязь.
- Найду тебе что-нибудь переодеться.
- Я…я в порядке. Честно.
- Не говори глупостей. – я взял его за плечо и развернул к подъезду. – Вперёд. Четвертый этаж.
Когда я открыл дверь (замками мы обычно не пользовались), Маурицио бросил один взгляд в комнату, почти всхлипнул, порывисто схватился за меня и выдохнул:
- Бедный ты мой.
Я неловко обнял его одной рукой, кашлянул и сказал:
- Да в чем дело-то?
Он поднял на меня глаза.
- Только не говори, будто ты думаешь, что это нормальное жилье! Я убью Бенуа!
Я пожал плечами и зашел в комнату, которая…да, была далека от идеала. После солнечной и не такой уж холодной улицы особенно хорошо можно было почувствовать промозглость и сырость. Обстановка была, определенно, спартанская: узкая кровать с не самым лучшим матрасом, складной стул, маленький стол, несколько крючков на стене, раковина, зеркало размером с лицо, газовая горелка и крошечная электрическая плита (электричество иногда исчезало), над которой висела одна полка с посудой (да и это было уже излишней роскошью – я, в основном, ел в столовой). И, конечно, душ, отделенный от комнаты только шторкой. Вещи я хранил в одной коробке и рюкзаке. Я не потрудился привнести какой-то дизайн, поэтому освещение предоставлялось одной лампочкой, а стены украшали только небольшие трещины.
Я присел перед коробкой и достал со дна «гражданскую» футболку и джинсы.
- Думаю, это не слишком большое для тебя. Я буду на улице.
Маурицио вышел через пять минут и сел рядом со мной на ступеньки.
- Мэтью, ты не можешь тут жить.
- Уверяю тебя, могу. Как и еще 320 человек.
- Я точно знаю, что, как минимум, 2 человека практически переехали к моим знакомым девушкам.
- Ты знаешь больше, чем я.
- Серьезно, Мэтт, ты мог бы переехать к нам.
- Нет, спасибо. Я покину это место последним, сначала нужно пристроить всех остальных.
- Я не могу это так оставить. Тебе хватает еды?
- Никто тут не умирает от голода.
- В твоей комнате почти нет вещей, в которых я мог бы порытся. Где ящики и шкафы?
- У меня, типа, дневник есть.
- Видел. Он на английском.
Я удивленно посмотрел на него, но не смог почувствовать раздражение. Зато смог почувствовать что-то другое, когда увидел крошечную родинку на мочке уха, которую не замечал раньше. Это меня почему-то ужасно смутило и, чтобы занять руки, я принялся перешнуровывать кроссовки.
- Этторе на следующей неделе 14, - сменил тему Маурицио, видя, что я не поддерживаю разговор, - Это главный День рождения в жизни человека. К тому же, первый раз можно праздновать без взрослых. Считай себя приглашенным.
- Я вообще-то взрослый.
- Не льсти себе, - Маурицио хлопнул меня по спине, - Мы пойдем в клуб. Я зайду за тобой.
- Там дресс-код?
- Что?
- Ну, какая форма одежды?
- Не сверхроскошно… Хм, у тебя, наверное, нет ничего даже низшего уровня роскошности?
- Нет, зачем мне? Разве что парадный мундир. Он должен быть в кладовке.
- О! – его глаза расширились. – Подойдет!
Внезапно он смутился и почти отвернулся.
- Ну, и ты…можешь с собой кого-то взять… Я просто не знаю, может, ты с кем-то встречаешься… Вокруг же полно прекрасных… девушек…людей…
- Не спорю. Но как-то не хочу об этом думать. И, знаешь что? Я, пожалуй, переведу для тебя кое-что из своих записей. Просто, чтобы не говорить это вслух, и не смущать никого из присутствующих.
- Да? Ты сделаешь это? Это прямо как Пасха!
Не ручаюсь за правильный перевод последней фразы. Но что-то типа того. Выражение радости, короче.
***
Через пять дней я почему-то чувствовал себя не особо здорово, натягивая парадный мундир. Он странным образом сидел на мне свободнее, чем раньше, но не висел – и на том спасибо. Я заканчивал бриться, когда Маурицио постучал.
- Привет, - бросил он, заходя. – Думаю, дойдем пешком. Автобус только через полчаса.
- Ладно, - я вытер пену и оглянулся. И лишился дара речи. Фигурально выражаясь. Потому что я смог произнести:
- Nazzo! Что с твоим лицом?
Маурицио испуганно схватился за щеку и отпихнул меня от зеркала. После пристального разглядывания себя в течение минуты он облегченно вздохнул.
- Тьфу ты! Я думал, случилось что-то.
- Конечно, случилось! Что…это? И прочее… - о, как не хватало лексики! Я мог только делать неопределенные жесты руками. Потому что человек, который стоял передо мной, своим видом унизил бы солиста любой самой выпендривающейся глэм-рок группы. Он был в обтягивающих штанах с блестками, свободной темно-зеленой…штуке, которая плавно переходила в капюшон и сзади была длиной почти до пола, а спереди, наоборот, начиналась (или заканчивалась?) где-то у нижних ребер. А обувь! Это были высокие сапоги. На шпильке. На чертовой гигантской шпильке! Неудивительно, что он внезапно оказался даже выше меня. И его глаза выглядели просто неестественно огромными из-за макияжа. И ногти у него, конечно же, тоже были накрашены. Темно-зеленым лаком.