Выбрать главу
There were also monogamy and romance. Было еще единобрачие и романтическая любовь. "Though you probably don't know what those are," said Mustapha Mond. - Впрочем, вам эти слова, вероятно, ничего не говорят, - сказал Мустафа Монд. They shook their heads. - "Ничего", - помотали головами студенты. Family, monogamy, romance. Семья, единобрачие, любовная романтика. Everywhere exclusiveness, a narrow channelling of impulse and energy. Повсюду исключительность и замкнутость, сосредоточенность влечения на одном предмете; порыв и энергия направлены в узкое русло. "But every one belongs to every one else," he concluded, citing the hypnopaedic proverb. - А ведь каждый принадлежит всем остальным, -привел Мустафа гипнопедическую пословицу. The students nodded, emphatically agreeing with a statement which upwards of sixty-two thousand repetitions in the dark had made them accept, not merely as true, but as axiomatic, self-evident, utterly indisputable. Студенты кивнули в знак полного согласия с утверждением, которое от шестидесяти двух с лишним тысяч повторений в сумраке спальни сделалось не просто справедливым, а стало истиной бесспорной, самоочевидной и не требующей доказательств. "But after all," Lenina was protesting, "it's only about four months now since I've been having Henry." - Но, - возразила Ленайна, - я с Г енри всего месяца четыре. "Only four months! - Всего четыре месяца! I like that. Ничего себе! And what's more," Fanny went on, pointing an accusing finger, "there's been nobody else except Henry all that time. И вдобавок, - обвиняюще ткнула Фанни пальцем, - все это время, кроме Генри, ты ни с кем.
Has there?" Ведь ни с кем же?
Lenina blushed scarlet; but her eyes, the tone of her voice remained defiant. Ленайна залилась румянцем. Но в глазах и в голосе ее осталась непокорность.
"No, there hasn't been any one else," she answered almost truculently. - Да, ни с кем, - огрызнулась она.
"And I jolly well don't see why there should have been." - И не знаю, с какой такой стати я должна еще с кем то.
"Oh, she jolly well doesn't see why there should have been," Fanny repeated, as though to an invisible listener behind Lenina's left shoulder. Then, with a sudden change of tone, - Она, видите ли, не знает, с какой стати, -повторила Фанни, обращаясь словно к незримому слушателю, вставшему за плечом у Ленайны, но тут же переменила тон.
"But seriously," she said, "I really do think you ought to be careful. - Ну, кроме шуток, - сказала она, - ну прошу тебя, веди ты себя осторожней.
It's such horribly bad form to go on and on like this with one man. Нельзя же так долго все с одним да с одним - это ужасно неприлично.
At forty, or thirty-five, it wouldn't be so bad. Уж пусть бы тебе было сорок или тридцать пять -тогда бы простительнее.
But at your age, Lenina! Но в твоем-то возрасте, Ленайна!
No, it really won't do. Нет, это никуда не годится.
And you know how strongly the D.H.C. objects to anything intense or long-drawn. И ты же знаешь, как решительно наш Директор против всего чрезмерно пылкого и затянувшегося.
Four months of Henry Foster, without having another man-why, he'd be furious if he knew ..." Четыре месяца все с Генри Фостером и ни с кем кроме - да узнай Директор, он был бы вне себя...
"Think of water under pressure in a pipe." They thought of it. - Представьте себе воду в трубе под напором, -студенты представили себе такую трубу.
"I pierce it once," said the Controller. - Пробейте в металле отверстие, - продолжал Главноуправитель.
"What a jet!" - Какой ударит фонтан!
He pierced it twenty times. There were twenty piddling little fountains. Если же проделать не одно отверстие, а двадцать, получим два десятка слабых струек. То же и с эмоциями.
"My baby. "Моя детка.
My baby ...!" Моя крохотка!..
"Mother!" The madness is infectious. Мама!" - Безумие чувств заразительно. -
"My love, my one and only, precious, precious ..." "Любимый, единственный мой, дорогой и бесценный..."
Mother, monogamy, romance. Материнство, единобрачие, романтика любви.
High spurts the fountain; fierce and foamy the wild jet. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя.
The urge has but a single outlet. У чувства одна узенькая отдушина.
My love, my baby. Мой любимый. Моя детка.
No wonder these poor pre-moderns were mad and wicked and miserable. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, порочны и несчастны.
Their world didn't allow them to take things easily, didn't allow them to be sane, virtuous, happy. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми.