– Леша, а вы не хотите прогуляться по палубе? Посмотреть на закат?
– Конечно, – и я галантно, как мне показалось, приготовился взять ее под руку. Она лишь горько засмеялась:
– У нас это не всем нравится – считается пережитками буржуазных привычек.
Но руку дала, и мы прошли по лестнице вверх на палубу. Мне, конечно, хотелось зайти к себе за камерой – после утреннего купания, я нашел ее на столике своей каюты – но потом решил, что еще успеется. Тем более, что проявлять пленку тоже было негде.
9. Глядя на луч пурпурного заката…
Мы стояли, наблюдая за тем, как солнце уходит за холмы. Становилось прохладно, и я снял ветровку и накинул ее на девичьи плечи. Она посмотрела на меня, улыбнулась, и вдруг попросила:
– Леша, расскажите мне о той… другой… Лизе.
– Она тоже была из эмигрантской семьи. Фамилия ее была Долгорукова.
– Как странно… это была девичья фамилия моей мамы. Она ее потом всю жизнь скрывала, а мне рассказала, когда я уже выросла. Поэтому она и уехала из Москвы в Одессу и взяла бабушкину фамилию Либих. В Одессе, евреи думали, что она была одной из них, и поэтому ей было легче. А фамилия бабушкина немецкая – первый Либих, прибывший в Россию, служил царю Петру Первому. Только вы не подумайте, по маминым словам, бабушка всегда говорила, что она русская и никакая не немка, и я тоже так про себя считаю…
– И правильно. У меня часть предков – поляки, и что? Я тоже русский, хоть и русский американец. А прадеда у Лизы звали Иван Андреевич Долгоруков.
– Мою маму зовут Елена Андреевна… у нее был младший брат Ваня, который учился в Кадетском корпусе, а потом ушел на Дон. Больше она от него ничего не слышала. Мама с бабушкой думали, что он погиб.
– Да нет, выжил, воевал в Сибири, на Дальнем Востоке, ушел потом сначала в Харбин, потом в Америку. Там стал профессором математики в одном из калифорнийских университетов. Рассказывал Лизе про семью – отец его погиб в Первую Мировую, а про судьбу мамы и двух сестер Иван Андреевич ничего не знал.
– Бабушка и тетя Зина умерли от тифа в начале двадцатых… А другой родни у мамы не было. Папа у меня тоже не из Одессы – он родился в Москве, но преподавал в Одесском Государственном Университете, а, когда немцы подходили к Одессе, записался в ополчение и в первый же день погиб.
– А вы?
Неожиданно, Лиза вдруг посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
– Леша, я знаю, что я, наверно, младше, но давайте перейдем на «ты»!
– Конечно! Вот только родились вы… ты… задолго до меня…
– Никак не могу к этому привыкнуть. Так вот. Я закончила Одесский медицинский институт по специальности «хирургия», а тут началась война, и меня призвали в армию. Работала хирургом сначала в Одессе, потом в Севастополе, а шестого ноября сопровождала группу раненых, которых эвакуировали в Новороссийск. Ночью мы зашли в Ялту, взяли еще беженцев, и вышли уже засветло. И в половину двенадцатого – меня как раз попросили осмотреть кого-то на палубе – прилетели немцы и нас разбомбили, хотя на корабле ясно был виден красный крест… Вшестером мы схватились за шлюпку, каким-то образом оказавшуюся в воде, а она возьми да перевернись. Двое сразу ушли под воду, а мы вчетвером – Зинаида Михайловна, дети ее, Нинель и Алеша, и я – держались, как могли, хотя было ясно, что жить нам оставалось считанные минуты. Я же врач, я знаю, что такое гипотермия. А потом нас накрыло тьмой, и вдруг мы увидели ваш корабль… и Зинаида Михайловна закричала: «Спасите!» И вдруг вы – ты – приплыл и спас нас.
– Не только я. Ребята помогли.
– А как вы сюда попали?
– Володя купил этот теплоход…
– Володя – капиталист? – сказала она удивленно, но более холодным тоном. Лица ее я уже практически не видел – стемнело.
Ну я дурак, подумал я. Не хотелось же ей говорить, а придется теперь.
– В России вновь решили построить капитализм. Володя и многие другие были офицерами, и в одночасье их всех уволили. И он смог-таки наладить свое дело, а теперь решил устроить туристическую компанию, чтобы катать туристов по озерам и рекам. И, когда мы были на Онеге, нас, как и вас, захлестула мгла – и мы оказались здесь.
Лиза зарыдала, и мне хотелось успокоить ее, прижать к себе, но я не решился, лишь погладил ее по голове и начал шептать:
– Все хорошо, все будет нормально, вот увидишь…
– Лешенька, мы же всю жизнь надеялись, что наши дети или внуки будут жить при коммунизме. А оказалось, что все это было напрасно…