«Скажу зам, что в такие минуты жаждешь, как «трава иссохшая». веры, и находишь ее, собственно потому, что в несчастьи яснеет истина. И скажу вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более у меня доводов противных. И однако же Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен : в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие–то минуты я сложил себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он : верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но — с ревнивой любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
В этом письме мы имеем только видимость неверия. Он захвачен личностью Христа, «ревнивой любовью» ко Христу, Который ему дороже, чем противополагаемая Ему «истина». Больше, чем «истина ученых» : здесь раскрывается ему реальность покоряющей Высшей Любви. Он ею покорен, хотя в этот момент только лишь полусознает это [12]). Есть какое–то внутреннее сродство между только что приведенными словами Достоевского, еще, казалось бы, полу–скептика, и этими словами апостола Павла -— парадоксальными, но тем более свидетельствующими о том, что раз навсегда захватило и покорило его душу : «Мы проповедуем Христа распятого — для иудеев соблазн, для эллинов безумие, для самих же спасаемых — Христа, Божью силу и Божью премудрость». И еще : «Я решил ничего не знать, кроме Иисуса Христа, и при том распятого» (1 Кор., 1. 23–24: 2,2.).
Но всё сказанное не исчерпывает основ религозного миросозерцания, более того — религизного опыта Достоевского. Он верит не только в освящение страдания, в близость Бога в страдании — он верит в победу Божию над грехом, растлением, страданием и смертью. Он верит в прорыв победы Божией в мир, он верит в силу воскресения. Об этом с огромной яркостью свидетельствует одна из высших вершин его творчества — глава о «Кане Галилейской» в «Братьях Карамазовых». В видении — сне Алеши раскрывается здесь победное торжество Вечной Жизни, объединенное вокруг Воскресшего. — «Видишь ли Солнце наше, видишь ли Его?… … нам из любви уподобился, веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не прекращалась радость гостей; новых гостей ждет, новых, беспрерывно зовет уже новых!… Вино Вечной Жизни!»). И Алеша, пробудившись, выбегает наружу и падает в молитвенном восторге на землю, и плачет, и благодарит и славословит, и душа его соприкасается мирам иным. Это момент восторженного прикосновения к Победе Вечной Жизни. И это становится решающим моментом его жизни.
Достоевский интересуется судьбою всего творения. У него есть томление по красоте очищенной, восстановленной в своем достоинстве природы. Поэтому одна из любимых картин Достоевского в Дрезденской галерее — названная им «Золотой век» (в каталоге она обозначена, как «Асис и Галатея») картина Клода Лоррена (1600–1632), изображающая гармонически–мирную сияющую красоту преображенной Природы. Но для Достоевского это не мечта, это — реальность, начавшаяся и существующая уже теперь и раскрывающаяся в молитвенном христоцентрическом опыте. Об этом говорит у него и Макар Иванович (в «Подростке») и старец Зосима. Махар Иванович всё время говорит о какой–то радостной тайне, разлитой в мире. Особенно чувствует он это во время своего странничества, пешком через поля и луга и леса, от монастыря к монастырю. «Я вот. кабы полегчало, опять бы по весне пошел. А что тайна, то оно тем лаже лучше : страшно оно сердцу и дивно: и страх сей к веселию сердца : всё в Тебе, Господи, и я сам в Тебе, и прими меня! [13]
12
В «Дневнике Писателя» за 1830 год Достоевский так вкратце (может быть, несколько односторонне и заостренно) изображает историю своего религиозного развития : «От народа я принял вновь в мою душу Христа, Которого узнал в родительском доме еще ребенком и Которого потерял было, когда преобразился было в европейского либерала» (1880 г. Август. Глава III).
13
О своей вере в воскресение мертвых Достоевский пишет напр, в письме к Н. П. Петерсену от 24 марта 1878 г. : «Мы здесь — и я, и Соловьев — веруем в воскресение реальное, буквальное и личное» («Письма», том IV, 1959. №620. стр. 10).