И вот я в картинной галерее, смотрю на бессмертные творения Айвазовского, который, к слову сказать, в свое время тоже учился в этих самых классах.
И вдруг замечаю, что все курсанты становятся во фронт. Глянул — и обомлел: идет сам начальник училища контр-адмирал Рамишвили и ястребиными глазами «оглаживает» курсантов, замерших по стойке «смирно».
Сразу вспоминаю, что, понадеявшись на парикмахерскую, не побрился, не причесался должным образом. А это значит…
Любой, кто служил в армии хотя бы немного, прекрасно знает, чем обычно кончались подобные встречи с высоким начальством. А я налетел на самого начальника училища — участника войны в Испании и орденоносца, известного своей строгостью.
Но опыт службы подсказал выход: я встал к стене так, чтобы свет с улицы бил мне в спину; авось теперь адмирал не заметит ни моей щетины, ни небрежной укладки волос.
Встал и замер, упрашивая судьбу, чтобы она провела адмирала мимо меня. Однако он круто повернулся, остановился рядом со мной и так близко, что почти задевал меня плечом. Остановился лицом к окну. Что оставалось делать мне, бедному мичману? Не мог же я стоять спиной к адмиралу? И я повернулся лицом к свету, теперь окончательно уверовав, что сегодня мой «черный день».
И тут произошел этот разговор.
— Что, мичман, сегодня на корабли? Небось радешенек? — громко спросил адмирал, явно рассчитывая на то, чтобы его услышали все замершие поблизости. И сразу же шепотом, только для меня: — И не стыдно? Мичман, а не побрит, не причесан.
— Так точно, рад! — рявкнул я. И тоже шепотом: — Понадеялся на парикмахерскую, а там народу — из главного калибра не прошибешь.
И опять адмирал говорит сначала для всех, а потом для меня:
— Рад за вас, мичман, искренне рад!.. Что ж, пойдемте в парикмахерскую. Использую свою власть, чтобы устроить вас без очереди.
И мы пошли: впереди — адмирал, перед которым все расступалось и замирало, а я — шага на три сзади. Я уже примирился с тем, что сейчас меня обкарнают как салажонка, меня волновало другое: вдруг в парикмахерской уже нет очереди? Очень не хотелось, чтобы адмирал посчитал меня лгуном.
Но парикмахерская была полна. Все с сочувствием поглядывали на меня. А я старался держаться бодро, независимо. Будто меня нисколечко не волновало то, что должно было сейчас произойти с моими волосами.
Наконец освободилось кресло, и я сел в него.
— Как прикажете стричь? — спросил мастер с легкой иронией.
— Полубокс, и побрить, — ответил я.
— Стрижку прикажете начать со лба?
— Только попробуй!
— А как адмирал на подобное смотрит?
— У него и спроси.
И парикмахер спросил. Адмирал удивленно посмотрел на него, потом, видимо, понял, какие мысли у всех породило его появление вместе со мной, и ответил, чуть заметно передернув плечами:
— Спросите у мичмана, а не у меня.
Сказал это и ушел.
Много, очень много подобного я мог бы рассказать, но не об этом речь…
Так мудрено ли, что я рвался в Ленинград, где в кольце блокады сражались мои друзья?
Но одно дело желать, другое — мочь. Поезда-то в Ленинград не ходили! И военный комендант станции Пермь II прямо сказал мне, что отказывается помогать с посадкой на поезд: вот если бы я ехал в Наркомат Военно-Морского Флота, в Ульяновск ехал.
Прислушался я к его совету и вновь сходил в военкомат, переадресовал проездные документы. Но и теперь тот же комендант оказался бессилен помочь мне с посадкой на нормальный пассажирский поезд. Тогда я сел на пригородный и уехал в Кунгур, уехал туда только по одной причине: оторвавшись от дома, наверняка начну энергично пробиваться к месту назначения, а здесь, в Перми, соблазн возвращения домой был слишком велик. Да и комендант уж очень охотно делал отметку на моем предписании, что «за истекшие сутки поездов в указанном направлении не было».
Действительно, приехав в Кунгур и оказавшись на вокзале, забитом людьми до невозможности, я стал действовать решительно, даже нахально, успокаивая себя тем, что если меня и разоблачат, то дальше фронта не пошлют. А мне разве не туда и нужно?
В Кунгуре, обследовав вокзал, я ввалился в кабинет начальника станции, достал из кармана пакет с сургучными печатями (в нем лежали немногие документы), помахал им перед лицом усталого начальника и заявил:
— Еду с пакетом в наркомат, и мне никак нельзя болтаться в толпе. Пока не устроите на поезд — из вашего кабинета не выйду.