В тыловом Сталинграде
Сначала несколько слов о моих товарищах-лейтенантах, с которыми мне и потом не раз довелось встретиться на фронтовых дорогах.
Михаил Докукин в недавнем прошлом был штурманом на одной из подводных лодок, с которой случилась авария. Команду и саму лодку удалось спасти, но Михаила по состоянию здоровья уволили в запас; как память о той аварии, у него появились вставные передние зубы да волосы, основательно подернутые сединой. Спокойный, улыбчивый, он обладал замечательным басом и прекрасным музыкальным слухом, и мы нещадно эксплуатировали его талант. И если бы не его скромность, если бы не врожденная мягкость характера — быть бы ему нашим «флагманом» (ведь он был на десять лет старше даже меня, а я с чистой совестью покрикивал на «мальчишек» — Василия и Николая).
Василий Загинайло и Николай Собанин перед самой войной окончили Высшее военно-морское училище имени ЛКСМ Украины и теперь ехали к первому месту своей командирской службы. Причем, как мы зубоскалили, Николай явно «делал карьеру»: его назначили исполняющим обязанности адъютанта командующего Волжской военной флотилией контр-адмирала Д. Д. Рогачева, и тот сразу настолько «проникся к нему доверием», что поручил ему привезти в Сталинград свою адмиральскую шинель!
Иными словами, настроение у нас было прекрасное, боевое.
И вообще все было бы хорошо, если бы поезд шел как ему полагалось или окажись интендант, выдавший нам паек, не таким формалистом-законником. А теперь через три или четыре дня пути мы с Василием и Николаем дружно рыскали по небогатым станционным базарам, чтобы выменять хотя бы краюху хлеба на что-то из своего обмундирования, которое из-за срока давности стало нашей личной собственностью. Михаила к этим «операциям» не привлекали, так как он оказался исключительно непрактичным в житейских делах: даже самой случайной базарной торговке не способен был доказать, что флотский клеш — пусть и основательно поношенный — стоит гораздо больше, чем буханка самого распрекрасного хлеба, хотя бы уже потому, что носил его бравый морячина.
А когда нам бывало очень голодно, мы сначала как могли костерили интенданта, а потом Николай, забившись на свою полку, страдальчески заводил:
— Живет моя отрада…
И вдруг на подходе к Пензе, где наш состав расформировывался, узнаем, что проводники нашего вагона — коренные сталинградцы и с самого начала войны не были дома. Невольно подумалось, что ведь у каждого из них есть семья. И наши сердца переполнились сочувствием. Но как помочь?
Идею подбросил один из проводников:
— Вот если бы сейчас вагон переадресовали на Сталинград…
Немедленно четыре лейтенанта, у которых энергии было более чем достаточно, провели краткое, но бурное совещание, решившее: выполнение операции «Даешь вагон!» поручить лейтенанту Селянкину, как имеющему соответствующий опыт (намек на Кунгур).
Я был польщен доверием товарищей и начал готовиться: в целях маскировки своего невысокого воинского звания шинель, на рукавах которой об этом кричали полторы золотых нашивки, заменил на черный полушубок. Почему на черный? Во-первых, на нем не было вообще никаких нашивок, никаких знаков различия, во-вторых, его воротник можно было очень эффектно уложить вокруг моей тощей шеи, наконец, в-третьих, черные полушубки с глянцевитым верхом нам ни разу не попадались на глаза на станциях, а это говорило о том, что их имели очень немногие. Почему бы не воспользоваться этим?
Товарищи советовали мне побриться, но я отклонил это предложение: был уверен, что со щетиной на подбородке выгляжу не так молодо.
Наконец все приготовления были закончены, и, прихватив с собой проводников вагона, я бодро зашагал к военному коменданту станции.
Как и предполагал, народу у него в кабинете было — ни один таран не пробьет. И все кричали, требовали чего-то. Я уже знал, что, если хочешь в подобной ситуации чего-то добиться, действуй отлично от прочих. Поэтому вежливо, но настойчиво пробившись к столу коменданта, сказал спокойно, как о деле уже решенном, что классный вагон номер такой-то нужно поскорее присоединить к любому поезду, идущему в сторону Сталинграда.
Комендант был страшно измотан, он уже не реагировал на крик и ругань, но мой контрастный тон и внешний вид, похоже, произвели на него должное впечатление, и он, не вникая в суть вопроса, наложил соответствующую резолюцию и прихлопнул ее печатью.