Несколько лет назад некий американский скульптор решил сослужить службу своему отечеству; по политическим взглядам он был республиканцем, по природе своей — патриотом; многие американцы вдобавок видели в нем художника уникального таланта.
Он высек пьедестал, вырезал фигуры стоящего мужчины и коленопреклоненного негра, все эти три вещи он соединил железными скобками и создал таким образом группу. Стоящий мужчина должен был изображать рабовладельца, в руках у него был бич. Ведь если стоящий мужчина держит в руках бич, то совершенно очевидно, что он рабовладелец. Негр изображал раба. Стоя на коленях, он молился, но когда негр молится — это чудо. И вся Америка нашла, что работа нашего скульптора — истинное чудо. А художник был ловкий парень, в высшей степени наделенный американской изобретательностью: он ведь высек фигуру черного негра в белом мраморе, а фигуру белого рабовладельца—в черном. Опять же перед нами «Хижина дяди Тома», в точности «Хижина дяди Тома»! Мадам Бичер-Стоу не могла отчетливей сказать словами то, что эта скульптурная группа «сказала в камне», а сказала она вот что: какие страшные черные варвары, эти жители южных штатов! Как смели они заставлять эти чистые белые создания трудиться на хлопковых плантациях ради пищи, одежды и скудной платы! Группа эта сделалась символом свободолюбия и гуманности северных штатов, давших свободу неграм. Скульптор тот был патриот и, создав эту скульптуру, стал у себя на родине весьма значительным человеком, приобретя имя и уважение сограждан, состояние и высокое положение в обществе. Но его скульптурная группа ничего не поведала людям о том, что страна, ранее освободившая несколько тысяч негров, еще и сегодня содержит в рабском состоянии один миллион сто девятнадцать тысяч собственных чад, — содержит их, как рабов в шахтах, чего-чего, а этого скульптурная группа не рассказала[10]. Потому что скульптура не порицала рабство как таковое, такого замысла не было у скульптора, его группа прежде всего должна была стать политической рекламой в пользу республиканской партии, к которой принадлежал сам художник[11]. Во-вторых, она была задумана как некий патриотический дар всему американскому отечеству. Как таковую ее и приняли американцы, она наделала много шума и отныне считается крупнейшим произведением монументального искусства Америки.
Разумеется, американская скульптура при всем том необыкновенно целомудренна. Не вздумайте надеяться, чтобы изобразили людей без фиговых листков! Даже голый ребенок, играющий с туфелькой, не может играть с этой туфелькой без фигового листка. Мало того, если бы Ева, «новорожденная Ева» скульптора Дюбуа вдруг оказалась в Америке, на нее очень скоро надели бы поясок, закрывающий низ живота. Во всем изобразительном искусстве Америки царит, так же как и в американской литературе, предельно ханжеский страх перед обнаженной натурой. Художники рассказывали мне, что они никогда не пишут с модели, что им даже и не найти модели, потому что позировать нагишом значило бы бросить вызов всему бостонскому духу, но даже в том случае, если бы им удалось раздобыть такую модель, художникам не разрешили бы ее изобразить.
Можно представить себе, каково приходится художнику, вынужденному догадываться не только о порах кожи, об игре света и тени на ней, но даже о мышцах и целых частях тела. Чему же удивляться тогда, что изображение Венеры Милосской представляется американскому художнику наивысшей и заманчивой дерзостью. Возьмите, к примеру, парк Эрстеда в Копенгагене. Таких обнаженных статуй, как. там, самого парка с таким обилием обнаженных фигур нипочем не потерпели бы ни в одном американском городе, даже если бы такой парк подарили городу даром. Из высоконравственного кликушествующего Бостона расползается по всей Америке дух грубого ханжества, который соответственно окрашивает и искажает вкусы самих художников и публики. И если теперь, в силу острейшей щепетильности, американцы боятся вида руки без рукава, ноги без чулка, то вместе с тем они поразительно нечувствительны к художественному, духовному непотребству, столь распространенному в их искусстве. Я отношу сюда и детективы, и картины, которые выставляются в американских гостиных, и добрую часть патриотической скульптуры. Никто не стыдится предлагать вниманию посетителей выставок каких-то совершенно немыслимых кур только потому, что этих кур написал калека, и полагают вполне нормальным, что вокруг подобных картин собираются зрители. У торговцев картинами можно увидеть самые, что ни на есть смехотворные холсты, выставленные для продажи, изображающие, например, лосей в горах, причем у каждого лося на рогах — шелковый бантик, а не то — яркую звезду, заглядывающую сквозь окно в комнату, освещенную полуденным солнцем. В Сент-Луисе, столице Миссури, одном из крупнейших транспортных узлов Соединенных Штатов, три года назад выставили партию хромолитографий, на которых можно было видеть позолоченные водоемы, голубых ягнят и людей с розовыми глазами. Когда искусство обретает оригинальность на таком вот уровне, посетитель смолкает: он подавлен. Пусть только посмеет улыбнуться, ведь подобные картины создаются с самыми серьезными намерениями. Он находится на американской земле и рассматривает американскую художественную выставку; пусть наслаждается откровениями искусства, каковы бы ни были его сюрпризы, с тем же благоговением, с каким он внимает музыке патриотических медных труб, на которых играют люди, марширующие по улицам.
Отчасти ханжество, распространившееся в американском искусстве, объясняется тем, что им в основном занимаются женщины. Это обстоятельство имеет важное значение, поскольку оно во многом объясняет отношение к искусству целого народа. Американские женщины руководят искусством в своей стране, подобно тому как немецкие женщины руководят своей отечественной литературой и портят ее своими опусами. В Америке же этим занимаются дочери богатых людей, выучившиеся какому-нибудь виду искусства в одной из восьмидесяти восьми американских художественных школ, или же замужние женщины, по собственному почину, от скуки, а не то в угоду приличиям решившие позабавиться искусством на дому. Писать картины в Америке все равно что заниматься дамским рукоделием — чтобы в этом убедиться, достаточно посетить две-три американских семьи. Создается впечатление, что американские женщины считают себя чуть ли не обязанными дать жизнь какой-нибудь паре «художественных» кур. Это женское влияние, в свою очередь порожденное бостонским духом, уже одной своей массовостью воздействует на искусство страны. И не только деятели изобразительного искусства, но также поэты и артисты подчиняются этому влиянию. В Америке парадом командуют женщины.
10
В эту цифру включено также число малых детей, работающих на фабриках железно-скобяных изделий — труд здесь еще тяжелее, чем в шахтах. Речь идет о детях в возрасте от шести до пятнадцати лет. Только в одном-единственном округе (в Люцерне) на угольных шахтах трудятся три тысячи детей. Там, под землей, средняя температура — девяносто пять градусов по Фаренгейту; законом определено время, которое ребятишки должны проводить в шахтах. Дети, можно считать, образования никакого не получают, а платят им много меньше, чем неграм в южных штатах (см. статистические данные в «Норт америкен ревью» за 1884 г.). В той же самой стране, где столь пышно процветает рабский детский труд, упорно ограничивают иммиграцию, выдавая это, в частности, за меру, способную оградить коренных жителей страны от безработицы. Но почему бы, не освободить американских детей, как освободили негров? В этом случае семь-восемь тысяч взрослых мужчин получили бы работу. —
11
Другая партия — демократическая, — как известно, была против войны за отмену рабства. —