С первой же среды Великого поста начали служить молебное пение о немощной, обуреваемой от духа нечистого, и читать молитвы заклинания свт. Василия Великого. Жестокой бранью встретила нас больная, когда мы только стали входить в дом: свирепый взгляд, скрежетанье зубов, неистовый крик навели такой страх на всех, что входящие прятались один за другого. Причетник начал приготовлять ризы на столе, но когда она вскрикнула: «Зачем это? Кто тебя позвал? Вон прими!» – он бессознательно отскочил к другому концу стола; затем она, устремив на него дикий взгляд, начала говорить ему: «Бутылочку принес (это был елей от лампады пред иконой Божией Матери)? Я тебя не боюсь, ты клятвопреступник, ты наш! Ты обманываешь своего начальника, ты знаешь, когда Егор убил Дмитрия, ты присягал, а что ты на присяге показал? Что видел, как Егор махал палкою на собаку, и больше ничего не видел. А ведь я сам там был и помогал им ссориться!». Больная в ненормальном состоянии говорила от имени мужского: был, ходил, делал, – и простая истовая малоросска употребляла иногда вряд ли могущие! быть ей знакомыми литературные слова. Незадолго перед поступлением моим в Городище, действительно, случилось там убийство, и причетник был привлечен к суду в качестве свидетеля. После причетник сам рассказал нам, что, действительно, он видел, как Егор бил палкой по голове Дмитрия, но на суде не показал этого, хотя и присягнул. Потом, обратившись ко мне, больная вскрикнула: «Ты для чего не велишь никому есть, хочешь голодом поморить, толкуешь – поститесь, молитесь, – я сам хоть сто лет буду поститься и поклонов сейчас положу тысячу», – при этом больная начала кланяться сидя, так шибко, что головою била о колени. Я сказал: «Ты не так молишься, надо прежде перекреститься, а потом положить поклон: перекрестись!» Крестьяне, стоявшие возле неё, мужики молодые, сильные, хотели её рукою перекрестить, но сколько ни усиливались, не могли согнуть руки её и привести к челу.
Во время пения молебна больная что-то невнятно говорила, но когда начал я читать молитвы заклинания, она страшно взволновалась, начала браниться и, вставая с постели, направилась ко мне; два мужика держали её сколько было силы, затем и третий присоединился, но не могли удержать. С мужиков пот градом валился, а она как будто без усилия двигалась, подошла ко мне так близко, что я мог положить ей на голову крест. Во время второй молитвы, которая читалась в возбужденном состоянии, с глубокою верою и сквозь слёзы, больную начало сильно трясти, и затем, зевнув с тяжёлым стоном, она опустилась на руки крестьян как мёртвая: её положили на кровать, и уже перед концом молебна она открыла глаза и, узнав меня, слабым голосом сказала: «Батюшка! Простите меня, может быть, я кого обидела, я ничего не помню!» Служение молебнов продолжалось неопустительно во всю Св. Четыредесятницу; больная иногда бывала при служении в полном сознании и усердно молилась, а большей частью находилась в ненормальном состоянии и, в этом последнем, предсказывала семейству, в какое время мы придем. «Вот уже, – говорит, – выходят из церкви, дошли до такого-то двора», – хотя видеть этого нельзя было, так как церковь находилась в стороне от дома, на расстоянии половины версты; иногда же передавала им, что делалось в церкви.
В Городище не было ещё школы, и мальчики, заучивая молитвы со слов родителей, читали их неправильно и с грубыми ошибками, почему я распорядился, чтобы после каждого служения они оставались в церкви и учили молитвы, которые диакон громко и раздельно читал им, а они все вслух повторяли за ним каждое слово. В одно время, после вечерни, больная в доме начала бранить мальчиков:
– Проклятые хлопцы, как кричат и барабанят, слово в слово за диаконом, один только славный хлопчик засмеялся, – и сама больная при этом разразилась смехом, – а диакон рассердился, лается, ругается, кричит: дурак, скотина, бей поклоны, а поп на диакона рассердился, кричит: не смей этого делать, – опять расхохоталась.
Случай этот, действительно, был в церкви именно в то время, когда больная рассказывала. В Малороссии чтут, как особую святыню, херувимский ладан, нарочито приготовляют большие куски смирны и просят положить в кадило во время Литургии, когда поют Херувимскую песню или «Ныне Силы небесные с нами»; этот ладан хранят в домах в почётном месте, носят на груди и окуривают им комнаты во время рождения младенцев и при других случаях. При служении молебна я употреблял этот ладан, но раз как-то забыл взять – переодевшись в другой кафтан, оставил его в кармане того кафтана, в котором служил Литургию. Не доходя несколько дворов до дома больной, вспомнил и поручил мальчику, который поил лошадь у колодца, чтобы он сел верхом и как можно скорее съездил ко мне домой взять ладан. Когда я с причтом вошёл в дом больной, она, уставив дикий взор на стену, бранилась: