Обойти это затруднение, пожалуй, можно, если предположить, что по каждому отдельному законодательному акту или действию правительства заключать одобренный большинством общественный договор. Но, очевидно, что это нереалистично. Однако здесь важно то, что эта мысль приводит к пониманию того, что неплохо было бы иметь таких хороших правителей, чиновников, законодателей и судей, которые без всякого общественного договора стремились бы исключительно к общественному благу. (Возможно, именно осознание этого затруднения и породило доктрину утилитаризма, основатель которой, Джереми Бентам, считал «общественный договор» пустой фикцией).
В-третьих, теория общественного договора пытается описать только изменения в государственном строе (кто и как правит, судит, как издаются законы) и самих законах. Таким образом, она рассматривает политическую систему и государственную власть в отрыве от прочих общественных регуляторных систем – морали, религии и идеологии. Между тем, мораль и религия тоже содействуют общему благу, препятствуют насилию над личностью и собственностью; соответственно, логично было бы предположить, что принципы эволюции этих систем подчиняются тем же правилам, что и эволюция политико-правовой системы. Между тем, основатели теории общественного договора этого не делали – вероятно, данную концепцию гораздо затруднительнее применить для правдоподобного описания возникновения и изменения этих систем. Если же это невозможно, то картина социальной эволюции оказывается неполной, а выявленные законы эволюции правовой системы не будут универсальными принципами.
В четвертых, из истории нам известно множество случаев, когда новый властитель произволом и силой захватывает власть, а затем правит и изменяет законы по своему собственному желанию, не испрашивая мнения большинства. Этому существует множество исторических примеров. Между тем, всякая социальная теория должна, во-первых, иметь универсальный характер (описывать социальные изменения во всех странах), а, во-вторых, подтверждаться на практике (мы должны наблюдать заключение, пересмотр и разрыв договора или хотя бы их подобие). Очевидно, что концепция социального контракта не обладает ни тем, ни другим.
Как мне представляется, теория социального контракта совершенно неспособна объяснить важнейшие аспекты социальной эволюции – ни учреждение государственной власти, ни установления формы правления, ни изменения законодательства. В чем ее истинный смысл? Я полагаю, что общественный договор – это удобное средство для легитимизации той или иной формы правления. Поэтому вовсе не случайно, что ее расцвет пришелся на время перехода от традиционной монархии к абсолютизму, а затем к конституционной монархии и парламентаризму. Локк и Руссо использовали ее для обоснования права народа на революционное низложение притесняющего его монарха, а Пейн и Джефферсон для освобождения североамериканский колоний от английской метрополии и обретения независимости.
Общественный договор, как мы видели, предполагает разные формы правления – гобссовский абсолютизм, локковскую либеральную монархию и республиканизм Руссо. В смысле определения причин установления конкретных форм правления, законов и их эволюции, теория общественного договора – «черный ящик», который в зависимости от политических пристрастий или социальных условий наполняется самым разным содержимым: божественным законом, необходимостью передачи абсолютной власти монарху (Гоббс), «естественными правами» (Локк и Руссо). Если бы эта концепция предоставляла нам не ложную, а истинную механику социальных изменений на основе баланса политический сил, то во всех этих категориях политической философии просто бы не было никакой необходимости. Последователи теории «общественного договора» и концепции «естественных прав» не могут понять одной простой вещи: всякий заключаемый договор или устанавливаемое право обретают жизнь только благодаря породившей их политической силе, а с утратой поддержки последней они тотчас превращаются в прах.
Раздел II
Утилитаризм