Когда осужденных уводили из зала судебной палаты, дядя Феликс попрощался с нами улыбкой, на его лице не было ни тоски, ни уныния.
После суда Феликса Эдмундовича держали в Таганской тюрьме, а потом перевели в Бутырки. Он был закован в ножные кандалы.
Мама со слезами на глазах рассказывала мне, что ей стоило немало сил и выдержки спокойно разговаривать с братом через железную решетку и даже улыбаться ему, в то время как сердце ее разрывалось от жалости и печали. Когда он шел, кандалы звенели, и этот ужасный звон долго ее преследовал…
На одном из очередных свиданий мама заметила, что Феликс прихрамывает. На вопрос, что с ним, он сказал, что под кандальным кольцом образовалась рана, которая его очень беспокоит.
Мама стала ходатайствовать, чтобы с него сняли кандалы до заживления раны. Но всюду получала отказ. Тогда она добилась приема у градоначальника. Дом его находился на Тверском бульваре – белый с колоннами. Попав в кабинет градоначальника, она стала горько плакать и умолять его помочь, чтобы хотя бы временно, пока заживет рана, сняли кандалы. Тот даже растерялся от обилия ее слез и стал успокаивать:
– Что вы, что вы, мадам, не надо такой красивой женщине так расстраиваться, да еще из-за кого, из-за каторжника!
– Но поймите, он брат мой, – сквозь слезы ответила мама, – я люблю его, сейчас он так страдает от раны.
Градоначальник обещал сделать все, что возможно. Но, конечно, своего обещания не выполнил. Не помогла даже врачебная справка, когда заболевшего плевритом Феликса Эдмуидовича в августе поместили в тюремную больницу. С него сняли кандалы только в декабре, и то лишь на время работы на ножной швейной машине в тюремной мастерской, обслуживающей армию.
1 (14) марта 1917 года осталось самым замечательным днем в моей памяти. В этот день победивший революционный народ освободил Феликса Эдмундовича Дзержинского из Бутырской тюрьмы вместе с другими политическими заключенными.
Мы тогда жили в Москве, в Кривом переулке, в доме № 8. Поздний вечер, но мы еще не спали. Я сидела за книгой, а мама была чем-то занята. В передней прозвучал звонок. Хозяин квартиры открыл дверь, послышался мужской голос, а вслед за тем раздался стук в нашу комнату.
– Войдите, – сказала мама. Дверь открылась, и в комнату вошел высокий мужчина в серой тюремной одежде и такой же серой арестантской шапочке.
– Принимаете? – спросил он.
Мама вскрикнула и бросилась к нему. Я не сразу узнала дядю Феликса. Он показался мне выше, моложе, чем тогда, в судебной палате, почти год назад. Но, узнав, я кинулась к нему, не помня себя от радости.
Весь день, до прихода к нам, он был в гуще народа, выступал на многих митингах в разных районах Москвы.
Так, в тюремной одежде, с котомкой, в которой находилась недокуренная махорка и последняя прочитанная книга, Феликс Эдмундович вступил в новую жизнь свободной России для борьбы за счастье всего человечества.
Первое время Феликс Эдмундович жил у нас, но вскоре ему пришлось уехать лечиться. Здоровье его было очень сильно подорвано. Потом революционные события подхватили его, и мы снова увиделись только весной 1918 года, когда Советское правительство переехало из Петрограда в Москву,
Д. М. ФРЕНКЕЛЬ
ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ БУТЫРСКОЙ ТЮРЬМЫ
До 1915 года я проживала в Варшаве, работала в мастерской женских головных уборов. С 1914 года состояла членом Польской социалистической партии «левица».
В 1915 году партийная организация Варшавы направила меня нелегально под именем Яники Тарновской в Москву для организации помощи польским политзаключенным. Здесь я устроилась на работу по своей специальности и вступила в союз швейников.
По указанию руководителей профсоюза мы собирали среди рабочих фабрик и заводов деньги и теплые вещи и через нелегальный Красный Крест передавали их в тюрьмы заключенным. Дважды направляли меня в Орел, где с помощью орловских товарищей оказывалась помощь заключенным, содержащимся в Орловском каторжном централе и в Орловской губернской тюрьме, в их числе Ф. Э. Дзержинскому.
После перевода Дзержинского из Орловского централа в московскую тюрьму мы и здесь продолжали оказывать ему помощь.
1 марта 1917 года, в день победы Февральской революции в Москве, меня вместе с другими представителями профсоюза швейников включили в один из летучих отрядов, сформированных Московским военно-революционным комитетом, для освобождения политзаключенных из тюрем. Нашему отряду предстояло освобождение революционеров из Бутырской тюрьмы.