«Вещь» – печальный результат этой деятельности, – единственная вещь, которую до сих пор создало наше новое искусство. Если искусство стилизуется под машину, то художественный журнал естественно стилизовать под прейскурант и рекламу.
Я хотел бы по отношению журнала сделать только еще несколько замечаний. Во-первых, хороший прейскурант должен быть составлен не только в деловом тоне, но и с некоторой добросовестностью. Нельзя, например, поперек страницы давать объявления о том что, «жажда порядка – высшая потребность человека, она родила искусство».
Если первая часть утверждения говорит лишь о скромных духовных запросах редакции, то вторая свидетельствует о чрезвычайно низкой осведомленности по вопросу о происхождении искусства. Далее, даже увлекаясь газетным языком и восторгаясь кинематографом не следует печатать переводы, составленные по образцу кинематографических программ, издававшихся в Гельсингфорсе, вроде следующего:
«Новое пластическое сознание заключает: сотрудничество всех пластических искусств, чтобы достигнуть, на основе соответственной равновесию, чисто монументальный стиль. Монументальный стиль заключает: разделение различных искусств. Разделение труда определяет: каждый художник» etc… (стр. 14).
Не зная голландского языка, я предполагаю все-таки, что разобрался бы с текстом легче в оригинале..
Наконец, пользуясь так широко всеми типографскими эффектами, вероятно можно было бы достигнуть уменьшения числа опечаток, сильно затрудняющих чтение журнала.
Во-вторых, что касается рекламы, то и та должна быть не только кричащей, но и несколько с’организованной, и, скажем, менее бесшабашной. Рекламирование на смежных страницах нескольких конкурирующих фирм вносит большую путаницу в сознание покупа… виноват, читателя.
О значительности «Вещи» мы узнаем с первых же строк журнала. Его появлением характеризуется такое историческое событие, как прекращение блокады России. Далее к читателю обращается Маяковский: «Вам говорю я, гениален я или не гениален» и т. д., затем Кусиков: «Мы пришли строить. Нет искусства кроме имажинизма и имажинисты пророки его. Слава нам».
Затем – художники, отвечающие на вопросы анкеты с большой деловитостью. «Я первый признал красоту современной вещи. Я первый в 1917 году поставил на полотне проблему механического элемента» (Леже, стр. 16). «И вот, заметив это, я первый, в 1912 году, стараюсь вывести сферу из этой инерции… В 1915-16 гг., я сделал все, к чему сейчас стремится современная пластика»… (Липшиц, стр. 17).
На этом фоне симпатично выделяется объективная сдержанность восторженного пропагандиста негритянских оркестров из барабанов, хрипучек и пр… Описания изобретенных им новых танцев, полны достоинства и скромности: «Движения, автора: 1. Личные причуды собственного (!) тела»… и т. д. (стр. 25).
В отделе «Искусство и Общественность» «Вещь» с упреком констатирует «кликушество и хлестаковщину» части русской эмиграции.
Деловой тон «Вещи» действительно, далек от кликушества, но, кажется, этот недостаток покрывается избытком хлестаковщины.
Эмигрантщина остается эмигрантщиной: от дурной вороны – дурное яйцо, говорили греки и какими бы перьями ни украшалась ворона, при каких обстоятельствах, с какими намерениями и на чей счет ни неслось бы яйцо, оно все равно будет дурным.
Выставка «Обзор новых течений»
В помещении «Музея художественной культуры» 15-го июня 1922 года открылась выставка «обзор» или «объединение новых течений», как значилось в разосланных приглашениях.
Печальное свойство всего нового заключается в том, что оно со временем делается старым.
Выставка объединения трагична и страшна, как восковая маска, обладающая всеми чертами молодости и силы, кроме одной – жизни.
Как и всюду, есть несколько хороших работ, свидетельствующих о дарованиях, а иногда и умении авторов: несколько мастерских рисунков и иллюстраций Лебедева, две-три гравюры на линолеуме Козлинского, два недурные пейзажные наброска, сделанные года три назад, давно уехавшим за границу Пуни, пожалуй, один пейзаж Боднека. Интересным осталось сооружение Татлина, виденное на выставке лет восемь назад, не изменились к худшему и два наброска Тырсы, имеющие кажется такую же давность.
От остального – выносишь впечатление катастрофы.
Юткевич рабски и беспомощно копирует Анненкова, Самохвалов – «alter ego» Петрова-Водкина. Кодак берет за образец Карева, десяток других сколачивают татлинские рельефы. Одно из двух: или новые «течения» заключаются в пересказах или они сосредоточены главным образом на выставке «Мира Искусства».